— Дешевле только, где зеленое море поет, — ответил Роман, положив трубку, и пропел: — Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги… — Понимая, что товарищу не до шуток, он пояснил: — Если на крыле полетишь или под крылом, выйдет очень дешево, а традиционным способом — получается круглым счетом штукарь грина… в оба конца.
«Тут и сел печник», — сказал в свое время поэт. Эта фраза как нельзя точнее выражала состояние Валентина Богданова… Сколько можно у Процента одалживать?
Тем временем Роман достал бумажник и, вынув оттуда нетолстую пачку стодолларовых купюр, отсчитал пять штук и вполне деловым тоном проговорил:
— Командировочные. Билет тебе завтра завезу или Мишаню пришлю… Ты на меня так не смотри, следующий рейс в воскресенье, так что время есть.
— Спасибо, Ромка, — проговорил Богданов еле слышно. — Я отдам, отдам, как только…
— Старик, — успокоил товарища Козлов, — считай, что это мой подарок… — Он усмехнулся и, покрутив пальцем у виска, добавил: — Саньке Климову на лечение… Кончай бузить, не надо мне твоих благодарностей. Поеду я… А если есть охота, скатаемся со мной, репетицию посмотрим?
Почувствовав, что Роману очень не хочется ехать в театр, Богданов, не зная, как отблагодарить друга, решил хотя бы составить ему компанию. К тому же… все так просто решилось с поездкой в Анадырь. Можно немного и проветриться.
Сборы были не долги, через пять минут БМВ Козлова уже выруливал со двора.
XXIII
Огонь отступал нехотя, пядь за пядью, отдавая, казалось бы, навсегда завоеванную территорию. Временами он останавливался, шипя, разгорался ярче, будто бы собираясь всерьез дать бой противнику, заставлявшему его с позором, поджав хвост, покидать поле битвы.
Прошло немало времени, прежде чем пламя, наконец, исчезло, оставив вместо себя множество, с каждой секундой становившихся все слабее и слабее, вспыхивавших зловещим сиянием меркнувших один за другим светлячков, меньших братьев своих, — глаз, с помощью которых, затаившись под землей, оно долго еще могло наблюдать за теми, кто остался на поверхности. Огонь ушел, но не сдался, не отказался от планов уничтожить жертву, но для этого теперь следовало одолеть ее неожиданного союзника…
Стало легче, а до тех пор кошмар повторялся вновь и вновь, и от него не было нигде спасения. Похожие друг на друга, постоянно повторяющиеся картины (сцены из жизни других людей, давно умерших и превратившихся в прах), выстраиваясь всякий раз в иной последовательности, перемежались другими, второстепенными, а то и просто отдельными, ни с чем, казалось, не связанными фрагментами. Затем строй рассыпался, и странноватая мозаика бреда складывалась вновь, но уже в иной последовательности.
Все, что творилось в воспаленном сознании, по временам словно бы и не принадлежавшему самому Климову, подчинялось воле лишь одного человека, зловещая фигура которого появлялась неизменно в тот момент, когда нужно было, образно выражаясь, сменить декорации и сыграть иную картину представления, ведущим, а, наверное, и режиссером которого являлся магистр. Он раскидывал руки, и руны на внутренней стороне его мантии складывали в слова и строчки, образовывали целые предложения, написанные на странном, но каким-то непостижимым образом понятным Климову языке. Затем в руке фокусника появлялся, уже ставший привычным, огромный стеклянный шар, который маг, как всегда, легко держал кончиками пальцев. Зеленый свет заливал все вокруг, а потом сияние рассеивалось, и Александр больше не чувствовал себя собой, становясь в очередной раз кем-нибудь другим.
Когда всепожирающий огонь отступил под землю, магистр исчез навсегда, и вместо него появился идол — каменная баба с очень похожим на маску сморщенным старушечьим лицом, раскосыми глазами и прядями жидких, словно бы облитых маслом волос.
В глазах «идола» вспыхнули едва различимые искорки живого тепла, растрескавшиеся губы тронуло нечто вроде слабой улыбки. Старуха произнесла слово, которое, как подумал Климов, призвано было служить выражением одобрения. Затем «идол» издал звук — что-то вроде «кхе-кхе-кхе», и Климов почувствовал под головой сухую, костистую ладонь, приподнявшую его голову. Другой рукой старуха поднесла к Сашиным губам какой-то сосуд — чашу или кружку, в нос ударил очень резкий, но приятный запах. Климов почувствовал, как терпкая жидкость вливается в рот. Он сделал несколько глотков, и мягкий туман потихоньку окутал его сознание. Больше всего Саша боялся заснуть, но напиток сделал свое дело, и он, впервые за тысячу лет, спокойно уснул без сновидений.