Как сумел я спастись? Молодой баварец Людвиг, недавно поступивший ко мне на службу, нашел меня среди обгоревших развалин башни. Сам он, сражаясь у ворот, был ранен и погребен под трупом коня, оттого-то победители и сочли Людвига мертвым. Солдаты, посланные папой, передрались из-за добычи, убили командира, так что не было никого, способного обуздать их гнев, обращенный против друг друга. Меня они посчитали погибшим, как и Людвига. Он же нашел меня и помог скрыться. Позже он стал моим поводырем.
Мы двигались на юг, стремясь достигнуть Бари, где, могло статься, разыскали бы мою жену и ее спутников. Мне лишь хотелось узнать, что она жива и вне опасности, что сохранила шанс покинуть эту проклятую землю. Людвиг же хотел воссоединиться с Аделой, служанкой моей драгоценной супруги… — Голос монаха задрожал, по щекам покатились слезы, и Губерт сам налил ему неразбавленного вина. Старик выпил и продолжал: — Обрядившись монахами, питаясь подаяниями и случайной охотой (Людвиг нес с собою маленький лук, дававший нам возможность иногда подстрелить мелкое животное или птицу), миновали мы земли ломбардцев и норманнов и заночевали в монастыре во владениях императора ромеев. Бедные монахи оказались добры к нам, среди них был один, именем Прудентиус, он рассказал мне о страшной резне, учиненной бароном Рикхардом над паломниками.
Надо ли говорить, что, когда он упомянул о том, что безбожный норманн — так добрый старик называл нашего нынешнего господина — поднял руку на служителей Божьих, на детей и женщин, среди которых оказалась и дама благородного происхождения, я насторожился и принялся расспрашивать его, не знакомы ли ему подробности и не знает ли он, смог ли кто-нибудь уцелеть в тот страшный день.
Какова же была моя радость, когда я узнал, что госпоже моей Изабелле удалось спастись. Казалось, повезло не только мне, но и Людвигу, — выяснилось, что и Адела жива. Однако радости нашей не суждено было продлиться. Изабеллу приютили крестьяне, но, горе мне, ее нашел я полубезумной, с грудным ребенком, которого она то порывалась убить, то, плача, жалела. Адела умерла, и одна из крестьянок, ходивших за несчастными жертвами ярости и похоти барона Рикхарда и псов его, поведала нам, что последним, что сказала несчастная, было слетевшее с холодеющих губ имя: «Людвиг». Поводырь мой, не выдержав этого известия, закололся. Вскоре скончалась и Изабелла, а я… я радовался, что она не осталась жить, ибо со смертью приходит пустота, в которой ничего нет: ни радости, ни боли, стало быть, мучения бедняжки прекратились.
Я взял ее ребенка, который, как я мог надеяться, был моим сыном, о рождении которого мы с Изабеллой так мечтали. Перед ее отъездом был нам верный знак, что жена моя, моя несчастная супруга, наконец забеременела. Она приняла волшебный эликсир, который помогает девятнадцати парам из двадцати. Если женщина, выпившая его в полнолуние, ощутит приятное покалывание в лоне и до рассвета ляжет с мужчиной, которого любит, она родит ребенка, которого загадает; и она родила его, несмотря на весь ужас, позор и бесчестье, через которые пришлось ей пройти…
Монах плакал, и горькие слезы капали с его щек в чашу со сладким вином, но он, ничего не замечая, продолжал:
— Я взял ребенка и отправился в монастырь, надеясь, что добрые обитатели его не выгонят меня. Однако и тут не смог обрести я покоя. На монастырь напали дикие ватранги, норманны из владений герцога русов и из других еще более северных земель. Ватранги перебили всех монахов, разграбили имущество, сожгли постройки. Прудентиус скончался от ран. Я принял его имя и, сопровождаемый молодым крестьянином, вызвавшимся проводить меня, отправился на север в место, которое называлось Fallacia Blanda, что означает «Сладкий Обман», норманны прозвали его la Falaesa Blanxa, или Бланшфалез — Белый Утес… Но ведь это всего лишь невысокий скалистый пригорок, правда, говорят, на ярком солнце он кажется белым.