Лишения осаждающих, по счастью, почти не коснулись ее: князь отрядил посольство в Киликию с целью добычи провианта и лошадей, и Арлетт попала в число тех, кому выпала честь отправиться с миссией.
Женщина все же похудела на пять-шесть фунтов, что только шло ей. В воинском облачении она продолжала напоминать мальчишку-оруженосца, того Гвильямино, который много лет назад без страха смотрел в глаза великому герцогу Роберту в малом зале его салернского дворца, и так же, как тот мальчишка давным-давно в родной Апулии, продолжала метко стрелять из арбалета, заслуживая похвалы взрослых воинов, восхищение и зависть молодых людей (не все поначалу знали, что имеют дело с женщиной).
Молодожены были счастливы, хотя медовый месяц выдался у них не спокойный, даже и после захода солнца они не всегда принадлежали друг другу (случались ведь и ночные дозоры); но оставшись вдвоем, предавались любви без удержу, меры и стеснения. Они заняли часть дома богатого горожанина, которого по ошибке (он принадлежал к активным сторонникам франков) победители зарезали вместе с семьей и большей частью слуг. Едва выбросив истерзанные трупы несчастных из окон, новые хозяева кинулись на кровать прямо в окровавленных доспехах и, только вволю насытившись друг другом, позволили слуге Хьюго и служанке Арлетт раздеть их.
Они долго мечтали о ночи без тревог, и она наступила. Молодожены лежали рядом просто так, наслаждаясь покоем. Они не всегда знали, явь или сон то, что их окружает. Одно облачко зависло на горизонте, крошечное на фоне бескрайнего небосклона их счастья, незначительное облачко, но… черное и зловещее.
Казалось, только Арлетт замечала его. Хьюго, получивший кличку Хромой (одну ногу он все-таки сломал), впрочем, иные небезосновательно прозывали его Хью Счастливым (прыгая с такой стены, впору и шею было свернуть), куда в большей мере оправдывал последнее прозвище. Но сегодня и он не мог не заметить, как, подумав о чем-то, свела брови его возлюбленная.
— Что беспокоит тебя? — спросил он.
— Помнишь гостей на свадьбе?
— Помню… — не вполне уверенно проговорил Хьюго. На пиру присутствовало немало народу, как знатного люда, так и разного рода отребья.
Увидев затруднения супруга, Арлетт сделала подсказку:
— Один нищий, что подполз к нашему столу, ты еще дал ему немного серебра, и он так благодарил… Мне даже стало не по себе…
Ничего странного в том, что облагодетельствованный раб не видит для себя большего счастья, чем целовать след господина, нет, и все же… В поведении нищего присутствовало нечто пугающее, особенно настораживали слова, которые он бормотал не на латыни или греческом, а на неизвестном языке, не похожем ни на речь турок, ни сирийцев, ни армян.
— Забудь о нем, любимая, — произнес Хьюго едва ли не с усмешкой. — Он получил свое и больше не появится, возможно, его даже и нет на свете. Вчера, ты не была с нами, господин велел перебить все это отребье. Представляешь? Мерзавцы удумали открыть ворота! Смерти мало для таких! Мы убили многих, сам я, думаю, зарубил не меньше десяти, а уж скольких передавил копытами мой Единорог, и не сосчитать. Потом мы спешились и добивали их в закоулках, куда они пытались спрятаться. Того, который так напугал тебя, я не видел, но их были тысячи, кто-нибудь, наверное, убил его, не беспокойся. Может быть, он еще попадется мне, тогда я принесу тебе его голову, хорошо?
Арлетт улыбнулась:
— Хорошо… Только мне кажется, что он жив и… он проклинал нас, когда бормотал те слова, это было какое-то заклинание…
— Чушь! — рассмеялся Хьюго. — Один рыцарь научил меня контрзаклинанию, оно помогает против всех заговоров, я тебя тоже научу. Я был еще молод, приехал как-то посмотреть Рим. Отправился на торговую площадь вместе с одним рыцарем из Шартреза, который жил в той же гостинице, что и я. Наш Монтвилль дыра по сравнению с Руаном, а тут Рим! Это теперь я знаю, что и он деревня рядом с Бизантиумом, но тогда-то я нигде еще не бывал, это уж потом к герцогу вашему нанялся… Что-то нашло на меня под Диррахиумом, все вдруг побежали от ватрангов… Меня какая-то волна захлестнула… Если бы не ты… Я искал тебя… — Хьюго потянулся к возлюбленной, но та сделала запрещающий жест и проговорила: