— Клод был там. И его капитан тоже, — с достоинством сказал я.
— Капитан! Я достаточно насмотрелась на него в казарме. Это был дурак! Он мог бы разместить их в другом месте...
— Но ведь он и сам был с ними!
Капитан вышел из рядовых. Это был толстый человек с душой чиновника, с круглым животом на коротеньких и слабых ногах. У него было медно-красное лицо с жиденькими грязными усами, похожими на щетину, какой украшают деревянных лошадок. В это утро вид у него был не боевой. И очень просто: капитан мечтал в октябре выйти в отставку. Он был уничтожен первою волной.
Однажды, еще в казарме, я попросился у него в театр, на русский балет. Он сказал мне:
— Ах, это вы, студент? Незачем вам по театрам шляться. Разве я хожу в театр?
Как все выслужившиеся из рядовых, он презирал молодых буржуа с протекцией. А в полку их было несколько дюжин.
— Я мельком видел здесь Клода утром, часов в семь - в половине седьмого.
— Ну, а раньше вы его видели?
— Накануне, — лишь один миг. Потому что он уже был в бою.
— А вы?
— Нет.
Я объяснил ей положение, как умел. Мой взвод был назначен охранять полковой обоз, — сам не знаю, против кого. Но таким образом мы оставались в тылу, в то время как часть полка ввязалась в дело под Шарлеруа — да и то довольно вяло — и вскорости была тоже без потерь выведена из огня.
...Случилось так, что мы долгое время оставались на пустынной дороге, на вершине холма. Мы застряли, и я был доволен. Между тем еще так недавно пред этим, в Париже, мне до того не терпелось в ожидании битв, что я просил о скорейшем переводе хоть в алжирские стрелки, в Марокко.
Правда, я был доволен не тем, что избежал опасности, а тем, что имел возможность, ничего не делая, смотреть на происходящее.
С вершины холма я видел французскую армию, развернутую на равнине под обстрелом. Какой-то старый анекдот, давным-давно забытый и внезапно оживший, чтобы быть сурово уничтоженным! Эти войска, пестревшие синим и красным, напоминали батальные картины
середины прошлого века[1]. Армия устарела и имела растерянный вид. Она была уличена в беспечности и хвастовстве, но всё же пыталась проявить задор, хотя была весьма не уверена в своих силах. Генералы имели грустный вид. Их сопровождали кирасиры, как бы созданные, чтобы умереть где-нибудь под Рейшофеном[2]. Впереди не видно было ничего. Немцы сумели слиться с окружающей природой, что было не так глупо. Видел я еще согнувшегося на лошади артиллерийского майора в стареньком капюшоне, успевшего уже потерять свои батареи. Вспоминалось прочитанное у Маргерит и Золя. Все было похоже на пересмотренное и расширенное переиздание 1870 года. Я вспоминал пессимизм моего дедушки. Он видел Коммуну и не мог забыть Седана[3]. Я вспоминал хвастливый реваншизм моего отца. Я забыл, что и сам участвовал в факельных, шествиях Мильерана и Пуанкаре.
Вечером, когда я сидел на краю дороги, приехал кто-то. Это оказался Барбье, писарь полковника. Он привез приказы для обоза. Я поторопился к нему.
— Ну, как?
— Плохо!
— Вот как! Плохо?
Я и сам считал, что дела идут плохо. Это — дело характера, да, кроме того, с самого рождения я только и слышал, что дела у французов идут плохо.
Сержант Гюжан обратил на нас внимание. Он в нас ненавидел двух буржуа. В нем проснулось старое недоверие якобинца.
Я ушел, повторяя: «плохо дело, плохо».
— Молчать! — грубо крикнул сержант. — Откуда берутся такие типы?! У вас уже поджилки трясутся?!
Я был удивлен этим нагоняем. Но тотчас, сделав над собой усилие, я отдал ему должное, этому сержанту. Ну, еще бы! Он ведь меня хорошо знает! Он прекрасно изучил меня зимой в казармах. Я был зябкий буржуа, лодырь и пессимист.
Я смотрел на Гюжана с завистью и опаской. Косая сажень в плечах, с огромным туловищем на коротких изогнутых ногах, этот ремесленник из Бордо на мгновение показался мне чем-то вроде сторожа на каторге.
Вскоре мимо обоза проплыл весь полк. Я был охвачен тревожным любопытством. Полк выглядел по-новому и казался странным. У него был озабоченный и растерянный вид. Едва успел он ввязаться в бой и стал наугад стрелять в неуловимого неприятеля, как его сразу же отозвали, и он подчинился.
Клод прошел близко от меня.
Я окликнул его. Он взглянул на меня и сделал жест, обозначавший:
—-Ты не можешь себе представить, что это было!
Его движения были взвинчены и беспомощны. Между ним и мною было то расстояние, какое отделяет мертвого от живого или живого от мертвого.
Так как наш взвод не участвовал в бою, нас вечером послали в передовое охранение за лесок.
1
В начале войны французская пехота носила форму мирного времени— красные кепи и брюки и синие шинели
2
В войну 1870 г. под Рейхсхофеном (по-франц. Рейшофен) небольшой отряд кирасир брошен был в атаку против целой армии немцев, чтобы вызвать диверсию, и был поголовно уничтожен.
3
В 1870 г. в битве при Седане император Наполеон III во главе стотысячной армии сдался в плен.