Роке Ларраки
Комемадре
При всяком изменении преобладающим моментом является устойчивость прежнего материала, неверность прошлому лишь относительна[1].
Средний класс — спасение Аргентины.
Он вознесет ее над миром.
1907
1
Темперли, провинция Буэнос-Айрес, 1907 год
Есть те, кого нет, ну или почти нет, такие как сеньорита Менендес. Старшая медсестра. Она вся сполна умещается в промежуток между этими двумя словами. Женщины под ее началом пахнут и одеваются одинаково и, обращаясь к нам, говорят «доктор». Когда по их недосмотру или из-за лишнего укола пациенту становится хуже, они материализуются: ошибка — ключ к их существованию. Но Менендес никогда не ошибается, поэтому она и главная.
При любой возможности я наблюдал за ней, пытаясь рассмотреть что-то человеческое, какую-то тайну, несовершенство.
И мои попытки увенчались успехом. Вот эти пять минут настоящей Менендес. Она облокачивается на перила и закуривает сигарету. Глаз, по обыкновению, не поднимает и потому не замечает, как я наблюдаю за ней. Лицо у нее бездумное, словно пустая бутылка. Она курит ровно пять минут. Их хватает только на половину сигареты. Затем она позволяет себе роскошь затушить ее, послюнявив палец, и выбросить в мусор. Каждый раз курит только новые сигареты. Так она ежедневно являет себя миру в один и тот же час, и этого времени бытия достаточно, чтобы влюбиться в нее.
Коллег у меня много, и я до сих пор знаю не всех. Есть один здоровяк с родинкой на подбородке. Он всегда приветствует меня, но я узнаю его только по родинке. Не представляю, как его зовут и какова его специализация. Одна половина лица у него ниже другой, и когда он говорит (я не очень понимаю о чем), то щурится, словно от яркого света.
Каждое слово, произносимое Сильвией, вылетая у нее изо рта, превращается в мошку. Поэтому ей лучше помалкивать, чтобы не умножать их число. Я окунаю ее в ледяную воду. Стоит мне убрать руку, как она поднимает голову, вдыхает и в очередной раз спрашивает: «Вы действительно не видите, как из меня вылетают мошки?» Этот факт беспокоит ее гораздо больше, чем холод. Я до сих пор не могу понять, почему ее закрепили за мной. Ведь я не психиатр. И ничего иного, кроме вероятного воспаления легких от ледяной воды, она не получит. Но в ее случае важно остановить бред, и здесь лед приходит на помощь. Обещаю ей теплую кровать. Я должен фиксировать любые изменения: не замкнулся ли пациент в себе, не зовет ли он семью (семьи у Сильвии нет, но такой бред был бы признаком улучшения), не исчезли ли воображаемые мошки. Сильвия видит, как мошки истаивают в воздухе под потолком.
Ты думаешь не о медсестринском. В свой пятиминутный перекур, когда стоишь с отрешенным лицом, словно ты не женщина, а только исполняешь ее обязанности, ты думаешь не о катетерах и физрастворе, а о чем-то бесформенном.
Вот она идет по коридору. Вокруг нее стайкой вьются медсестры, которым нужны помощь, совет, истории болезни, чистящие средства. Мои волосы напомажены. Я уже близко. Разогнать стайку несложно. Они расступаются сами, уважая мое личное пространство. Мы, врачи, смогли отстоять это телесное право, которого медсестры, работники клизмы и термометра, не признают практически ни за кем.
— Менендес!
— Да, доктор Кинтана.
Мне нравится слышать, как она произносит мою фамилию. Я отдаю ей кое-какие распоряжения.
Наша лечебница расположена на окраине Темперли, в нескольких километрах от Буэнос-Айреса. Основная работа приходится на дневную смену, которая принимает в среднем по тридцать человек за дежурство. А безлюдная ночная смена находится в моем ведении вот уже год. Мои пациенты — это мужчины, затеявшие очередную поножовщину в одном из близлежащих кабаков, благодарные нам за не очень ревностное соблюдение законов. Медсестры боятся их и уходят по тропинке через парк до наступления темноты. Но я никогда не видел, чтобы Менендес уходила вместе с ними. Она здесь всегда. Не живет ли в лечебнице? Делаю себе пометку: надо уточнить.
Наступает ночь, и мне нечем себя занять. Я брожу по коридорам, надеясь на разговор, партию в карты, лишь бы скоротать время. Вижу медсестру: она прислонилась к стене, ее руки в карманах. Ее напарница уставилась в пол.