Отходили по одному, осторожно пробираясь от дома к дому. На улице не было ни души, а немцы продолжали обстреливать деревню.
Через полчаса мы все собрались на другом конце деревни. Держа автоматы наготове, ложбинкой, между кустов направились к тому самому месту, где входили в него каратели.
— Стойте! Стойте!.. — неожиданно закричал кто-то сзади.
Из-за угла дома верхом на мохнатой гнедой лошаденке галопом мчался мальчик лет десяти. Лошадь была пузатая, и короткие ноги мальчугана почти горизонтально лежали на ее крутых боках. С каждым движением коняги, понукаемого палкой, всадник вскидывал локтями, словно крыльями.
— Там засада, немцы полицаев оставили с пулеметом. Идите лучше вот в эту сторону, — шмыгая носом, торопливо говорил он, видимо, опасаясь, что ему не поверят.
— Вон у тех ракит пулемет. Честное пионерское, дядя!
Нет, мы не сомневались, что он говорит правду, да и слишком хорошо знали удивительную осведомленность ребятишек в военных делах. Впрочем, его сообщение тут же подтвердилось: только мы, изменив направление, прошли шагов пятнадцать-двадцать, как из-за ракит донеслись выстрелы, вокруг нас засвистели пули. Но расстояние было большое, пули ложились неточно.
— Вот видите! — с торжеством сказал мальчик и, ударив лошадь, с места поднял ее в галоп.
Я шел последним и вдруг услышал, как заржала, вернее, взвизгнула лошадь. Обернувшись назад, я с ужасом увидел, что она бьется на земле, а маленький седок лежит рядом. Подстрелянный конь придавил ему ногу. Подбежав, я приподнял лошадь за гриву и помог мальчику освободиться.
— Не ранен?
— Нет, только коленку ушиб... немножечко.
— Как тебя зовут?
— Кеша.
— А фамилия?
— Да вы бегите скорее, дядя, а то перехватят путь. Я знаю, они в клещи хотят вас взять.
Он повернулся и помчался от меня прихрамывая.
«Перехватят путь», «взять в клещи», «засада»... И откуда он только успел терминологию военную усвоить?» — удивлялся я, догоняя товарищей.
Достигнув леса, мы на мгновение остановились прислушиваясь. И только тут заметили, что сумерки плотно ложатся на землю. Стрельба прекратилась, все кругом притихло, насторожилось. В сгущающейся темноте постепенно стали расплываться предметы: растаяли кустарники, выровнялась неровная линия холмов. Дома, осокори в Думинине потеряли свои очертания. Небо кругом затянуло тучами, и только на юго-западе ярко выделялся чистый бирюзовый квадрат. Я смотрел на него, как на экран из темного зала, и с радостью заметил, что там уже замерцали звезды. Наконец-то ночь!
— Напоролись бы мы на пулемет, кабы не этот мальчонка, — первым нарушил молчание Дроздов. — Подпустили бы они нас шагов на двадцать и всех покосили.
С этим замечанием мы единодушно согласились и тихо заговорили о нашем маленьком друге. Чей он, этот мальчик, откуда узнал о засаде, как отважился предупредить нас на глазах у полицаев?
Я достал из кармана свой блокнот и в темноте записал имя мальчика, предварительно послюнив химический карандаш, чтобы оно не стерлось со временем.
Отдохнув и переобувшись, мы спокойно двинулись в отряд. Последние километры шли медленно, едва преодолевая усталость. Дроздов всю дорогу был мрачен, лишь иногда повторял в отчаянии: «Эх, Афоня, Афоня». Он сам нес рацию Гусара и ни за что не хотел передать ее кому-нибудь, даже ненадолго. Вероятно, дополнительной тяжестью в пути командир хотел облегчить свое горе.
Заплаткину он сказал всего несколько слов, когда мы уже подходили к лагерю:
— За это расстреливают на месте, — спокойно, но твердо заявил он. — Не годитесь вы больше в разведчики.
Страшные, убийственные слова! После этого мы все шли в тягостном молчании.
Несмотря на то, что было около двух часов ночи, командир отряда Балянов еще не спал, поджидая нас. Узнав о возвращении, он тотчас позвал всех к себе в землянку. Какой теплой, уютной показалась она нам теперь, после всех опасностей.
Балянов поднялся нам навстречу со словами приветствия, но внезапно осекся.
— Убит?—с тревогой спросил он, заметив на плече Дроздова рацию.
Тот молча кивнул.
Командир рассеянно переводил взгляд с одного из нас на другого. В продолжении длительной паузы мы стояли, смущенно потупив глаза. В таких случаях всегда почему-то чувствуешь себя нехорошо, словно ты виноват, что жив остался.
— Расскажите подробнее, — наконец прервал молчание командир и, взглянув на нас, добавил:—Вы садитесь, товарищи, отдыхайте, курите, кто хочет.