В деревне близких никого не осталось, но сейчас, не видя другого выхода, он решил отправиться в Карнауховку. Пробирался туда окольными путями, далеко обходя дороги, как ходили в старину бродяги. В дневное время отлеживался в оврагах или в лесу.
В Карнауховку Ефим пришел на рассвете. В это время обычно скот выгоняют в стадо, но старик никого не встретил на улице, когда шел к своей избе. Деревня словно вымерла. Дома стояли с заколоченными и выбитыми окнами. Вот и знакомое крыльцо.
В пустой избе Ефим устало опустился на уцелевшую лавку, охваченный горьким чувством одиночества. В родном, когда-то уютном жилище было сыро, пахло мышами и плесенью. На потолке расплывалось широкое темное пятно.
Ефим вышел из дому, долго стоял у ворот, надеясь увидеть хоть кого-нибудь из односельчан. Улица была пустынна. В переулке над крышами домов поднимался журавль колодца. Вдруг он опустился вниз, затем снова почти вертикально взметнулся кверху. Спустя несколько минут с окраины донесся одиночный выстрел. Значит, в деревне есть люди. Но что это за люди? Кто приходил за водой к колодцу, кто стрелял? Старику страшно хотелось все узнать, но он не решался пока отходить от избы.
Под вечер к нему пришел односельчанин, Евсей Вихлянцев. Подвижной, с жидкой бородкой, Евсей до войны работал посыльным при колхозном правлении. Он еще не был стариком, но всегда как-то увертывался от тяжелой физической работы. За это многие односельчане с пренебрежением относились к Вихлянцеву. Ефим тоже недолюбливал его, но теперь обрадовался, как родному.
— Вот, Ефим Акимыч, дела, — с порога заговорил Вихлянцев, протягивая руку, — с возвращением тебя!
— Пришел вот в пустую избу, — с грустью промолвил Ефим, взглядом указывая на убогую обстановку.
Они разговорились. Ефим сообщил, что город, где он находился, заняли немцы, поэтому вернулся домой.
— Хорошо сделал, — одобрил Евсей, — настоящих-то мужиков, Ефим Акимыч, только двое в деревне, это мы С тобой. Так и давай вместе послужим для общества.
Ефим вопросительно взглянул на собеседника:
— Чего же мы будем делать?
— Как это «чего делать«? За порядком следить в деревне. Дела-то, будто, немного, а почет большой. Назначу тебя своим помощником.
Вихлянцев умолк, видя, что Ефим задумался.
— Кем же служите теперь? — спросил Ефим, отвернувшись к окну.
Вежливое обращение Вихлянцев истолковал выгодно для себя.
— Старостой я хожу, — ответил Евсей и хитро заглянул в лицо Ефима, желая увидеть, какой эффект произвел он своим сообщением.
— Служить — не тужить... — неопределенно пробормотал Ефим.
— Теперь немцы всему хозяева, — отозвался староста.— Умному человеку, как я вижу, и с немцем можно ладить. Если исправно служить, так еще лучше будет.
Взять, к примеру, тебя. Уж ты ли не радел колхозу! А что получил? Тюрьму! Немцы-то, небось, сразу тебе свободу дали.
Ефим внезапно изменился в лице.
— Ты меня тюрьмой не кори. Мой грех —я за него и в ответе, — глухо вымолвил он, недобро взглянув на старосту.
— Не в укор, Ефим Акимыч, не в укор, к слову сказано, — торопливо заговорил Вихлянцев, поняв, что сильно задел собеседника.
Разговор сразу прервался. Жадно затягиваясь, Ефим молча дымил цыгаркой, и староста не знал, как продолжить беседу. Собираясь уходить, он сказал ласково, заискивающе:
— Гляди, Ефим, деваться все равно некуда. Что же сказать о тебе коменданту?
— Какому коменданту? — вскинул Ефим удивленные глаза на старосту.
— Известно какому — немецкому. Мой тебе совет: правильно будешь жить — на работу поступишь, корову помогу достать. Без нее в крестьянском деле трудно.
Ефим хотел задать вопрос, где в такое время можно достать корову, но сдержался. После продолжительной паузы он равнодушным тоном ответил:
— Конечно, к месту надо определяться. Только ты не торопи меня, дозволь отдохнуть с дороги.
— Явственное дело, отдохни, — с радостью поддержал Евсей, — ты человек разумный, без дела сам долго не захочешь сидеть. Но поверь совести, времена нынче такие, что другого выхода нет. Надо служить.
— Надо служить... — раздумчиво повторил Ефим, оставшись один.
Когда Вихлянцев отошел от дома, Ефим заметил, что из ворот соседнего дома высунулась лохматая голова. Ефим узнал школьного сторожа, престарелого Степана Фомича. Он то и дело выглядывал из ворот, наблюдая за уходящим старостой.