В городе об этом, пожалуй, хотели бы забыть, — да не могли.
— Что там? — тихо спросила Синнэ. Ответ она, конечно, знала сама, но надеялась услышать что-нибудь другое. В конце концов, для сезона ветров ещё слишком рано. Хродас был удивлён не меньше других, когда погода переменилась; они едва успели поднять «паруса». И то… обычно в первые дни ветер слаб и пуст,он несёт с собой только песок, мусор да запахи тварей из Рёберного леса; поэтому можно не торопиться.
Хорошо, что всё-таки поторопились.
— …там? — повторила Синнэ чуть громче, перекрикивая завывания бури.
Потом они увидели.
За плотной вязью сетей, во тьме, сложно было что-то разглядеть, но кляксы всегда заметны. Из воющей, напирающей черноты вынырнуло светлое пятно, похожее на башмак. Кувыркаясь, миновало Прибрежную, взмыло к небесам. Ещё немного — и, пролетев над башнями, умчится в ущелье…
— Вон отсюда, живо! — рявкнул Хродас, не оборачиваясь. Знал, что сейчас дочь послушается беспрекословно. Всё своё детство провела в Шандале, а это накладывает отпечаток.
«Башмак», резко вильнув «против течения», камнем рухнул вниз.
«Почуял, зараза!» — Хродас следил за ним, затаив дыхание. Сколько бы сезонов ты ни пережил в Шандале, это ровным счётом ничего не значило. Каждый раз мог оказаться последним: здесь не играли решающей роли ни опыт, ни осмотрительность, ни ловкость. Разве что удача.
Превратившись из «башмака» в сияющее гнилушным мерцанием подобие веретена, клякса нацелилась на верхнюю площадку Дозорной, где стояли Хродас и Синнэ, а также — поодаль от них, на особых балконах — «тральщики» Бйотти Краснобай и Дерзкий Илданас. Краснобай с Илданасом следили за канатами, чтобы те были натянуты сильно, но не слишком. Чтобы не порвались. Из дверных проёмов на Краснобая и Дерзкого смотрели напарники, готовые, если что-нибудь случится, встать на их место.
«Веретено» падало на Дерзкого. Тот не двинулся с места, только бросил взгляд на напарника, Бйолала Рубленую Шею, да повернул ручку ворота, чуть ослабив напряжение. Сеть затрепетала на ветру, будто загарпуненный скат. «Веретено», мгновенно изменив направление, метнулось к ней. Плоским круглым сгустком ударилось о канаты, вспыхнуло и превратилось в дым, который нестихающий ветер тотчас унёс во тьму.
«Рункейр Милосердный! И это только первый день, самое начало!..» — Хродас не мог отвести глаз от дыры в сети там, куда упал сгусток чернил. Рваные концы канатов бились на ветру, чёрный разрыв был похож на зрачок невиданного, всесильного чудовища.
Позже, на рассвете, он приснился Хродасу — этот зрачок. То был один из снов, которые называют Рункейровыми,имея в виду, что посланы они Праотцом. Посланы как предостережение или предзнаменование. Хродас шёл по Шандалу и не узнавал его. Всё опустело. Он слышал голоса где-то совсем рядом, но куда бы ни свернул, куда бы ни заглянул — везде были пыль и мёртвые тени на стенах, и никого. Распахнутые настежь ворота никуда не вели. Он вышел на дорогу и почти сразу оказался перед ними же, и вошёл в Шандал, а оглянувшись, не увидел проёма, только пыльную стену, сложенную из бурого, как подсохшая кровь, камня. Из щелей между камнями сочился песок, сперва медленно, едва заметными струйками, потом всё сильней. Хродас побежал в сарай, чтобы взять каких-нибудь тряпок и заткнуть ими щели. В сарае лежали доспехи, много доспехов. Так, словно здесь давно, лет сто назад, было сражение, и кости бойцов истлели, а кольчуги, латы, шлемы остались. Хродас узнавал их: вот клёпаная куртка Тосгрика Бастарда, вот мятые, исцарапанные наплечники Краснобая, а вон — шлем Илданаса… Он неуклюже пробирался через помещение, усыпанное доспехами, будто обломками жучиных панцирей; потревоженные, они глухо звенели. Наконец достиг двери — и, протиснувшись сквозь неожиданно узкий проём, оказался на самом верху Полой Кости, в трапезном зале. На мгновение удивился: ведь трапезный был разрушен во время Разлома, поэтому они и собираются всегда в склепе Дозорной, больше негде. Но сейчас время повернуло вспять: зал был цел, и те, кто умер, снова пришли сюда. Они сидели за громадным овальным столом и дожидались его: каменные гости с застывшими лицами, с белёсыми потёками на щеках. Когда Хродас вошёл, все повернули к нему головы, а сотник Ломаный Пятак поманил гранитной рукой, дескать, чего тянешь, садись с нами.
Отступать Хродас не привык. Это была его крепость — но и их тоже. В общем-то она досталась ему по наследству, и теперь пришло время отчитаться за всё, что он сделал и чего не сделал для Шандала.
Хродас подошёл к столу, но его место было занято. Там сидела Кросари, Кросари Чужачка, его Кросари.
Он почувствовал, как пол уходит из-под ног. Сердце забилось, запульсировало ржавой болью, дышать стало почти невозможно, Хродас задыхался, но не отводил глаз. Хотел насмотреться на вечность вперёд.
Кто-то из каменнолицых указал на окно, там были видны двор и стены Шандала, и мутная приливная волна атакующих: всё вперемешку — чьи-то клешни, головы в харранских костяных шлемах, развёрстые в рёве пасти, безукоризненно правильной формы острия копий, блестящие в отсветах факелов…
И — никого по эту сторону стен!
Он бросился к окну, пол выскользнул, вывернулся осклизлым бревном, мир вдруг встал с ног на голову — и Хродас полетел в густые, плотные небеса, обрамлявшие угольно-чёрный зрачок чудовища, от которого — ни спрятаться, ни убежать.
Надо было делать как собирался: сразу поставить молокососа на место. И спуску не давать! И чтоб даже не заблуждался на свой счёт.
Но сезон ветров начался раньше, чем Хродас ожидал, а появления двух не-гонцов ( намесТникаи архивариуса! сверло Рункейрово им в задницу) он не ожидал вовсе. И прыти такой от дворянчика — тоже не ожидал.
Назавтра, ближе к полудню, Хродас спустился в складские залы под Дозорной, чтобы переговорить с Форэйтом Жадюгой. Крепость никогда не испытывала недостатка в запасах — именно благодаря своевременному их пополнению, о котором заботился Жадюга. Разбуди среди ночи, он и тогда без запинки перечислил бы, в какие месяцы что следует закупить, сколько того да этого осталось в подвалах, сколько птенцов родилось у сибарухов… Как и положено хорошему камерарию, Форэйт был тем ещё въедливым засранцем! С ним Хродас мог не бояться этого раннего прихода ветров: всё у Жадюги делалось загодя, с запасом, с расчётом на неожиданные обстоятельства и непредвиденные траты.
И всё-таки…
Если ветры явились раньше, кто скажет наверняка, когда иссякнут? Вдруг вся эта отличная погодка затянется на неделю, на две недели, на месяц?
Поэтому Хродас и пришёл сюда: просчитать вдвоём с Жадюгой варианты.Дверь была открыта, Железнопалый, сняв с крюка светильник, шагнул в полутёмный коридор, продырявленный с обеих сторон полукружьями арок. Откуда-то издалека знакомый голос Жадюги бесстрастно перечислял:
— …двести пятнадцать бочек пива, четыре с мёдом, сто одна с жиром, три бочки соли, сто двадцать пять окороков и полутуш, двенадцать связок сосисок, четыреста восемнадцать головок сыра. Воду храним в каменных цистернах: этажом ниже, под нами, одна из них, и в остальных башнях тоже есть. Две системы водоснабжения и циркуляции, изолированных одна от другой.
— Первая для питьевой воды, вторая — для смыва нечистот и тому подобных надобностей, — уточнил второй, не менее знакомый голос.
— Точно так.
— А что с оружием и доспехами, господин Форэйт?
Хродас не стал дожидаться ответа. Он вошёл в зал, где хранились упомянутые Жадюгой бочки с солью и жиром; здесь же, в углу, притулился широкий стол, за которым камерарий производил свои расчёты. Под столом чернел полированным боком сундук с учётными книгами, чуть поодаль стояли и — смотри ж ты! — мило беседовали дворянчик и «господин» Форэйт.