Небо было чистое и ярко-голубое, как новый витраж в храме. Где-то на северо-западе в вышине рокотал далёкий обвал, камни с тяжёлым протяжным скрежетом летели вниз, сталкивались, подпрыгивая, вколачивая друг друга в сужающийся проход…
— Дождь, — сказал кто-то рядом. — К вечеру будет дождь.
— Давно пора.
Это был какой-то невыносимо будничный разговор, неуместный, нелепый.
Сиврим поднялся и осторожно подошёл к краю парапета.
Из бэр-маркадов остались трое или четверо, они сейчас вяло тыкались мордами в стены или ворочались между дымящихся завалов. Остальные превратились в пыльные тени на плитах, в пепел.
Ни один из андэлни во внутреннем дворе не уцелел.
Тогда Сиврим перевёл взгляд на Надвратную башню: может, хоть там… ведь раненые были везде, на всех…
Сперва он не поверил своим глазам. Как ребёнок, потёр их грязными пальцами, мотнул головой. Не может быть!
В арочном проёме на фоне медвяного света свечей стояла тоненькая однорукая фигурка.
— Хродас! Смотрите, Хродас!..
Сиврим вскочил, заоглядывался, нашёл сидевшего чуть поодаль коменданта и опустился перед ним на колени.
— Смотрите, Хродас, это!..
Железнопалый держал руку на сердце и улыбался такой по-детски счастливой улыбкой, что у Сиврима комок встал в горле.
— Он видел, наместник, — тихо сказал Голенастый. — Он видел.
Тоненькая фигурка в арочном проёме стояла как свеча, как надежда. На шее в рассветных лучах искрилось ожерелье.
Эпилог
Прах на ветру
Возвращаясь сюда, он испытывал неловкость и робость. Была бы его воля — выбрал какой-нибудь другой вариант, вот только других-то у него не оставалось.
Он проскочил в портал и залёг на дно. На таких островках, как этот, время течёт неспешно, перемены почти незаметны. Он без труда отыскал во Вратах единственный постоялый двор, который в его время обслуживал с десяток клиентов в год и существовал только благодаря дешёвой — и скверной — выпивке. Сейчас «Гордый бархан» процветал.
Лет десять назад изрядно постаревший Усавгрим Раймунг перед тем, как оставить пост градоправителя, сделал Вратам неслыханный подарок. На собственные сбережения нанял торника, чтобы тот пробили укрепил ещё два портала. Один вёл на небольшой остров, который жители Врат определили под пастбище. Другой выводил на остров совсем уж крохотный, но обросший порталами, словно брюхо корабля — ракушками. Это позволило Вратам наладить торговлю в таких масштабах, о которых прежде здесь и мечтать не смели. Вскоре нанятый торник нашёл им ещё одно пастбище: первого уже не хватало.
При этом сами Врата остались всё тем же пыльным захолустным городом. Чужаки наведывались сюда раз в сезон и за пределы центра редко выходили: просиживали штаны на Барышней улице, наведывались в «Медовые утехи», в остальное же время отсыпались у себя в комнатах.
Но самое главное: к чужакам здесь привыкли.
— Как звать-то? — спросил тощелицый хозяин, занеся руку с обломком мела над дощечкой, куда вписывал имена постояльцев.
— Ярулт Звонкоголосый. — Таиться не имело смысла. Кто его мог здесь помнить? А даже если бы… что с того? В этих зыбучих песках, в этом болоте, как и всегда, мало знали о внешнем мире. Старожилов волновали только они сами — да и то не слишком.
Времени у него было сколько хочешь. До торгового сезона и наплыва купцов оставалось больше месяца.
Первых два дня он только спал и ел. Говорил себе, что нужно наконец отдохнуть, а то после всего… раздёрганный, нервный, даже самые простенькие мелодии перевирает.
На третий день он поймал себя на том, что бездумно в сотый раз протирает корпус и гриф, что сегодня, якобы для разминки пальцев, сыграл «Холмы в седом тумане» столько, сколько за всю жизнь не играл.
Хватит, сказал он себе. Это уже не разумная осторожность, а самая обычная трусость. Хватит, всё.
Надел плащ и спустился вниз.
Вопросом, а куда, собственно, идти, Ярулт задался уже на улице. В самом деле: никто его здесь не ждёт, и никто ему не будет рад. Отправился куда глаза глядят, бездумно и растерянно. Мысль о том, что он во Вратах — чужак, гость, была словно лишнее, но очень нужное слово в строфе.
Храмовая площадь сама собой вывернулась из-за угла и наплыла из полумрака, мигая жёлтыми огоньками в светильниках. За прошедшие годы она как-то ощутимо скукожилась, усохла. Слева от входа в Храм, в проулке, угрюмо ворочал метлой мусорщик. Торговцы покрикивали на прислугу, чтобы живее сворачивала лотки.
Он поднялся по занесённым песком ступеням, толкнул узкую дверь и вошёл.
Внутри было зябко и пусто. Статуя Молотобойца казалась уродливой глыбой. Подойдя ближе, Ярулт сообразил, что ей зачем-то приделали другую голову — очень похожую на прежнюю, но крупнее и с более грубыми чертами лица.
На алтаре лежало два сморщенных сочника, жёлтый и красный, по ним ползали мошки. Ярулт залез пальцами в кошель, выудил несколько медяков и аккуратно положил рядом с сочниками.
Затем встал перед статуей и какое-то время молчал, думая о разном. Он уже собирался уходить, когда заметил краем глаза движение. Это была старуха, такая же ссохшаяся и сморщенная, как этот храм, эти сочники, как весь этот город. Она посмотрела на Ярулта крупными и неожиданно живыми глазами, поправила на правом плече свой громадный бесформенный плащ и, взяв левой рукой из ниши горящую свечу, с будничной неспешностью принялась зажигать свечи перед алтарём, хотя даже Ярулту было ясно, что ни сегодня, ни вообще когда-либо в обозримом будущем сюда никто не придёт. Пыль и запустение, везде пыль и запустение.
Он вдруг устыдился самого себя и вышел наружу. На площади уже было пусто, он зашагал прочь, к «Бархану». Напиться как следует.
В одном из проулков свора подростков окружила женщину и с нарочитой ленцой перебрасывалась мнениями по поводу её статей, её родичей и её манеры «глотать» и «щекотать». Женщина обречённо молчала и вжималась спиной в забор. За забором всполошенно кудахтали сибарухи, чей-то голос велел им заткнуться, хлопнул ставень. Подростки заржали.
— Ишь как… — сказал Ярулт. — До Рябых пустырей — кварталов пять… ишь… а уже и здесь…
Он решительно свернул в проулок и встал перед сволочами.
— Тебе чего, тухарик? — спросил их вожак, рослый, чем-то напомнивший Ярулту предводителя Рвачей.
Ярулт не ответил, просто ударил. Он понимал, что бьёт сейчас не за себя — за того загнанного храменёнка, за его мечты, которые не сбылись. Мстит за прошлое, которое обернулось вот этим пыльным и тоскливым городом.
Хватило трёх ударов. Свора рассыпалась и застучала каблуками по мостовой. Вожак, кровяня носом булыжники, отполз, вскочил и на карачках припустил вслед за своими.
— Сп… спасибо.
— Пустое, — сказал Ярулт. — Вас провести?
Она заколебалась, Ярулт буквально слышал, о чём она сейчас подумала.
— С детства не люблю таких вот, — пояснил он. — Меня зовут Ярулт, я певец. Всю жизнь в дороге… поэтому так хорошо дерусь.
Она посмотрела на него внимательнее, как будто с изумлением. И он вдруг узнал.
— Олли? Рыжая Олли?!
— Ярри. — Она покачала головой: — Откуда ты здесь? Когда вы с Конопушкой сбежали, все думали… а, неважно.
— Пойдём, всё-таки провожу. — Он решительно взял её за руку. — Заодно расскажешь, как здесь всё. Или, если не торопишься, давай выпьем чего-нибудь.
Она замялась, но кивнула:
— Хорошо.
Времени у него было сколько хочешь. На следующий день он собрал в дорожный мешок кое-что из прикупленной снеди и сказал тощелицему хозяину, что вернётся к утру. Тот понимающе закивал, скрывая ухмылку, дуттаров выслед!
У ворот Ярулта остановили.
— Там дальше ничего нет, — сказал один из стражников с шелушащейся кожей и водянистым взглядом. — Порталы в другой стороне.
— Я знаю, — кивнул Ярулт. — Хочу вот взглянуть на Шандал. Много о нём слышал… Может, балладу напишу.
— Балладу, — протянул стражник. — Много ты там насмотришь на балладу.