Случайно вышло так, что со свадьбы Ратушных Третьяк пошел в окружении парней, а Валю провожал домой Гончаров. Была сказочно хорошая августовская ночь, в небе над Киевом то и дело падали звезды, вычерчивая в вышине серебряные линии, словно рука невидимого конструктора работала над темно-синим ватманом; весь город притих, окутанный темнотой, и только они вдвоем медленно брели узкими коридорами улиц и переулков, как часовые, оберегающие покой киевлян. Гончаров сказал:
— Может, тебе нужна какая-нибудь помощь, Валя? По дому или на работе? Смело обращайся ко мне как к комсоргу.
Она улыбнулась.
— Проявлять такую чуткость — входит в твои обязанности комсорга?
Он перевел на другое:
— Ты хорошо работаешь, активная общественница, посещаешь политшколу. Не собираешься ли вступать кандидатом в члены партии?
— А что?
— Мог бы и я дать тебе рекомендацию.
— Благодарю, товарищ комсорг. Возможно, и вправду я обращусь к тебе.
По Брест-Литовскому шоссе светящейся лентой пролетел трамвай, торопясь в парк, словно боялся, что закроют ворота до его возвращения.
— А как в личной жизни, все в порядке? Не одинока? — спросил Гончаров.
Она искренне посетовала:
— Тот, о котором я думаю днем и ночью, равнодушен ко мне...
— Кто же он?
— Есть один...
Гончаров погрустнел.
— Это плохо. С радостью заменил бы его, но...
— Не нравлюсь? — игриво подхватила Валя.
— Нет, ты нравишься мне. Очень. Но какая же это будет замена, если и поцеловать тебя не имею права...
Валя притихла, пораженная его словами. В цехе все знали, что Гончаров болеет туберкулезом легких, врачи не раз пытались остановить или замедлить процесс, но болезнь прогрессировала. Его товарищей удивляло, что сам он никогда не жаловался на слабое здоровье, не хныкал, наоборот, еще и других увлекал своим оптимизмом. Видимо, сейчас просто вырвалось: «какая же это будет замена...» Тронутая его добротой, Валя в порыве благодарности и нежности чуть было не сказала: «Ты отрекаешься от меня, а я готова стать твоей женой, верным другом, я ничего, ничего не боюсь, даже пожертвую своей любовью к другому. Только скажи об этом первым, позови, поведи за собой, и я пойду. Разве такие физически надломленные, как ты, не могут рассчитывать на личное счастье? Я тебе принесу его, сделаю это во имя благородства. Зови меня».
Но он ее не позвал...
А на следующий год, в хмурые дни глубокой осени, Валентина Гончарова не стало. Безжалостная болезнь иссушила его. Комсомольская организация договорилась с родителями Гончарова, чтобы похороны состоялись вечером, после окончания дневной смены: за гробом собирались идти чуть ли не все комсомольцы и заводская молодежь. Изготовили несколько десятков факелов: деревянная палочка, коробка из-под консервов, ветошь, смоченная мазутом или нефтью.
Необычная процессия, окутанная дымом от горящих факелов, двигалась по Брест-Литовскому шоссе (Гончаровы жили на Шулявке), перед нефтебазой повернула налево, на Керосинную, и далее, выйдя на улицу Артема, направилась к Лукьяновскому кладбищу.
Скорбные звуки духового оркестра будоражили город, оповещали всех, что сегодня прощается с белым светом прекрасный человек. С факелов на мостовую падали горевшие клочья, их не гасили; колонна уходила вперед, а эти огоньки оставались и долго еще пламенели в густых сумерках, как цветы, которыми устилают дорогу тем, кого несут в гробу. Из подъездов домов выходили люди, слышались вопросы:
— Кто умер?
— Комсорг цеха, Валя Горчаров.
И снова, снова:
— Кого хоронят?
— Валю Гончарова, комсорга цеха.
За гробом шли родственники покойного, позади них Ананий Ратушный, Дима Коноваленко, Михаил Чоповский, многие, многие другие друзья и товарищи Гончарова. Застывшие, тускло освещенные факелами лица похожи были на групповые портреты, написанные маслом на темном фоне, как у Рембрандта. Валя никого не замечала вокруг, не слышала шелеста подошв по мостовой, всеми мыслями и сердцем была с ним. Вспоминала рекомендацию, которую дал ей незадолго до своей смерти Гончаров. Там было сказано: «Валентину Сергеевну Прилуцкую знаю по заводу больше двух лет, знаю как образцовую работницу, принципиальную и дисциплинированную комсомолку, безгранично преданную делу Ленина, поэтому с полной ответственностью рекомендую принять ее кандидатом в члены большевистской партии. Твердо убежден, что т. Прилуцкая оправдает доверие коммунистов». Духовой оркестр играл траурные марши, затем наступила тишина — обитый кумачом гроб, под крики матери, медленно опускали в могилу. Вместе с другими десятками рук Валя машинально бросила три горсти земли на гулкую гробовую крышку, а сама до последней минуты, пока не вырос над могилой свежий холмик, мыслями и сердцем была с ним, плакала и клялась: «Прощай, любимый друг! Рано ты ушел от нас. Мы никогда тебя не забудем. Я оправдаю, непременно оправдаю твое доверие, доверие коммунистов».