Поначалу это была для Ивана дорога на запад, потом — дорога с Украины, наконец — дорога из родного края. На запад он ехал с радостью, успокоившись после пережитой суматохи. Тешил себя мыслью, что завтра ему уже не придется ходить по улицам Киева, где из-за каждого угла он мог ожидать пулю в спину, не будет видеть людей, с которыми у него уже не было ничего общего, не будут стоять перед глазами ни Георгий Синицын, ни Бруз, ни Арсен Поддубный, ни многие другие свидетели его гнусных деяний, — все они с перебитыми руками, истерзанные, много раз изрешеченные пулями, но живые. Воспоминания о прошедшем пытался затушевать свежими впечатлениями. С интересом приглядывался к немецким солдатам, встречавшимся на пути, видел их настроение. Одни двигались к фронту, других отводили на переформировку. В глаза бросалось то, что на лицах большинства из них лежала печать равнодушия, покорности своей судьбе, в бой рвались только необстрелянные юнцы, воспитанники лагерей гитлеровской молодежи, для которых с детства стало девизом: «Мы родились, чтобы умереть за Германию». Они, вероятно, и сейчас повторяли, как молитву, слова присяги знамени, фюреру, чести и верности, сказанные неделю или месяц тому назад перед командиром: «Наша честь — это верность! Горе тому, кто предаст своих единоплеменников! Тот будет проклят своим народом! Быть немцем — означает быть верным своим единоплеменникам до могилы. В этом наше историческое величие! Поэтому мы избранный народ, мы — хранители верности нибелунгов!» Иван понимал, что дальнейшая его безопасность зависит от стойкости немецких солдат, это они спасают его от возмездия, нависшего над ним, и все же, как ни странно, эти люди оставались ему чужими. Не потому, что терзали советскую землю. Просто были чужими.
Дорога с Украины... Она открывала перед ним новый мир, новые горизонты. Мир Европы. Он побывает в Берлине, непременно увидит Рейн, воспетый поэтами, хотя бы издали полюбуется Альпами. Оттуда рукой подать до Швейцарии, Франции... Немцы, как видно, не удержатся на советской земле, но и на свою не пустят, полягут все до единого, но не пустят. Эта бессмысленная война закончится на тех же границах, где и вспыхнула. Бои еще продолжаются, льется кровь, еще погибнут сотни тысяч с обеих сторон, а ему ничто уже не грозит. Разве это не наибольшее счастье — быть живым!
Дорога из родного края... Передвигались на машинах, дальше поездом, наконец прибыли в большой польский город неподалеку от советской границы. Догадывались, что здесь аппарат киевского гестапо расформируют. Часть направят в Берлин, в распоряжение самого рейхсфюрера СС Гиммлера, остальных оставят на работе в немецкой тайной полиции на территории Польши и западных областей Украины. Разместились в переоборудованном под общежитие здании гимназии с высокими и узкими окнами, островерхой крышей — все в стиле готики. После завтрака Иван вышел осмотреть город. Он не был похож на украинские города, но чем-то напоминал ему Киев. Такой же костел, словно его перенесли сюда с Красноармейской улицы, стрельчатые башни, бойницы на фронтонах зданий, прекрасные скверы с белыми скульптурами мальчиков и девочек, знакомый рельеф местности — холмы и впадины. «Что сейчас происходит в Киеве? — вдруг мелькнула мысль. — Наверное, пустили трамвай, начали выходить газеты, открылись магазины, школы». Представил себе людей: одни восстанавливают предприятия, другие расчищают Крещатик, заваленный обломками зданий, третьи толпятся у военкоматов, записываясь добровольцами в Красную Армию. (Странно, но о Лизе он не вспомнил ни разу.) Перед каждым какая-то цель, каждого согревает вера в завтрашний день.
«А я? — У Ивана сжалось сердце. — Неужели больше не пройдусь по берегу Днепра, не увижу родных, единственной дочери, жены, не получу от них даже весточки? Неужели это навсегда погибло для меня?»
Киев, дочка, родители, жена... Когда-то этого не замечал, потому что все казалось само собой разумеющимся, как составная часть его существа, порой отягощавшая; но вот не стало привычного окружения, и образовалась пустота, которую постоянно ощущаешь вокруг себя, в себе, даже становится страшно, словно проваливаешься в пропасть, и уже никто не спасет, не поддержит, потому что ты стал не человеком, а тенью его. Нет, нет, это еще не конец! Не конец! Только для мертвых все заканчивается, а живой должен чего-то искать, добиваться, искать, даже зная, что это напрасно. Надеяться на чудо.