Словно избавившись от транса, Иван начал обдумывать планы своего возвращения на Родину. Пока что вырисовывались две перспективы: либо изменить фамилию и поселиться в глухом уголке, где его никто не знает, либо отдать себя в руки правосудия и, если ему не вынесут смертного приговора, учтя то, что он пришел добровольно, — отбыть наказание, после чего начать новую жизнь. Второй вариант показался предпочтительнее: сразу разрубить этот узел. Так или иначе, но быть перекати-полем, вечным изгнанником, забыть и дорогу к своему дому он не сможет. Действовать! Надо действовать!
Однако и на этот раз он запоздал. Его вызвал Отто Швамм.
— Ну, Крамаренкоф, вижу, что вы затосковали без дела, как хорошая лошадь, — сказал гестаповец, улыбаясь. — Хватит бездельничать. Майор Фишер, — он показал на человека, сидевшего в стороне, окутанного табачным дымом, — заберет вас к себе и поручит одно дело, ошен важное...
— Не возражаете? — отозвался тот, кого назвали Фишером; он был таким же толстым, как и Швамм.
— Нет.
— Я это предвидел. Зер гут! Желаю успехов! — проговорил на прощание предыдущий шеф.
Через час Иван оказался в комендатуре местного лагеря военнопленных — вахтштубе. Там его быстро переобмундировали. Вместо помятого серого костюма он надел ярко-зеленую форму, которую носили все военнопленные. На спине белой краской написана аббревиатура: «Kqf», что означало: военнопленный; под ней: «SU», — Советский Союз; еще ниже номер «1012». На штанинах дважды — «SU». В этой форме он и выслушал наставления начальника лагеря майора Фишера:
— Заручитесь доверием пленных. Работайте кое-как, тяните день до вечера, пытайтесь понемногу вредить, и пусть это видят ваши товарищи по бараку. Иногда вас будет наказывать надсмотрщик — так надо. О выявленных комиссарах, членах большевистской партии, командирах будете докладывать лично мне. Будьте осторожны, эти люди озлоблены и жестоки. Все понятно?
— Все.
Иван еще не приступал к своей «работе», а у него уже возник в голове план действий. Не выдавать никого, а создать подпольную организацию сопротивления и возглавить ее. (Пусть хоть этим искупит частично свою вину перед Родиной.) С приближением Красной Армии немцы, очевидно, будут вывозить военнопленных глубже в тыл, чтобы использовать их как рабочую силу, вот тогда подпольщики и подадут клич к восстанию. Что сделают какие-то пятьдесят охранников — один взвод, — хоть они и вооружены автоматами, держат при себе овчарок, — с тысячей закаленных в боях бывших воинов! Конечно, многие повстанцы погибнут, зато остальные вырвутся на волю; пойдут в окрестные леса, дождутся прихода наших.
Через две недели Ивана впервые вызвали в вахтштубе.
— Как дела? — спросил майор Фишер.
— Пока что выявить коммунистов не смог, — ответил Иван.
— Хорошо. Продолжайте свою деятельность...
Каждый день перед сном высвобождались два-три часа, — дверь на ночь закрывалась в девять вечера, — тогда можно было посещать соседние бараки, говорить с кем угодно. Пользовался этим временем и Иван для установления связей. Ему посчастливилось найти батальонного комиссара-москвича, командира стрелковой роты из Никополя, который называл себя в шутку казаком Голотой, нескольких рядовых бойцов — коммунистов и комсомольцев. С некоторыми сблизился, высказал идею создания подпольной организации. Те включились в инициативную группу.
Вскоре его снова вызвали к коменданту.
— Как дела?
— Стараюсь, но пока что не удается, — повторил Иван сказанное прежде.
— Продолжайте...
Третьего вызова не было целый месяц. Иван уже питал надежду, что о нем забыли, и еще активней отбирал единомышленников. Иногда в бараках проводились настоящие митинги. Одного ставили у двери, чтобы предупреждал о появлении старосты (своего, из военнопленных) или надсмотрщика (немца), а сами вели свободные разговоры. Больше всех митинговал Иван, остальные преимущественно слушали, ничего не одобряя и ничему не возражая. Соблюдали осторожность...
И вот... опять вызов.
— Ну что? — на этот раз враждебно спросил комендант.
Иван повторил предыдущие ответы.
Майор Фишер рассвирепел.
— Швайне гунде! Вы русский свинья, а не друг великой Германии. Вместо того чтобы выполнять мое поручение, вы собирали вокруг себя банду, замышляли бунт. Назовите их! Не назовете — будете наказаны...
«Будете наказаны» — это пытки, затем расстрел, — горячечно соображал Иван. — Может, опять спасти себя ценой жизни других — командира стрелковой роты, батальонного комиссара-москвича? Нет, все равно расстреляют. Пока буду молчать, а там увижу». Он ответил: