– Она давно знакома с Грассом?
– Да, года три. Он для нее – убежище. Это она говорит… Устав от кутежей, разочаровавшись в очередном увлечении, она убегала к Зяме. Марина называла это – «стать на душевный ремонт». А он терпел, терпел и ждал.
– Вы говорили, что у нее открытый дом? Если я вас правильно понял, к ней мог приходить любой, даже малознакомый человек?
– Да, вы правильно поняли.
– А что вы скажете о людях, которые у нее бывали?
– Всякие. – Смирнов вздохнул. – Наш брат журналист, киношники, актеры. Всякие. А бывает, компания эдаких молодчиков приедет… Хватких таких, разодетых, с короткими пальцами в кольцах. Молчаливые, только пьют да похохатывают. Я их не люблю. Денег у них много.
– А где живет Флерова, знаете?
– Да, конечно.
Телефон зазвонил.
– Ты погоди, не части так. Погоди! – Данилов взял трубку. – Данилов слушает. Молодец, Игорь, ты сначала сюда приезжай, а потом уже к мадам поедешь. Давай, жду. Ну, так как будем? – Иван Александрович отодвинул телефон. – Как будем, я спрашиваю, дальше жить? А, Михаил?
– Как люди, как все люди. Я же завязал.
– Это я знаю, читал твое заявление. Ты лучше скажи, зачем ко мне пришел?
– Так военком же…
– А ты думал, Костров, что военком тебе сразу два кубаря даст? Как я помню, ты в тридцать седьмом его квартиру побеспокоил…
– Так…
– Нет, брат, ты что-то недоговариваешь.
– Я, Иван Александрович, перед вами как на духу…
– Так зачем ты себе дело в Грохольском приписал? А? Ты же был домушник, а тут разбойное нападение. Да еще пишешь, что завязал?
Мишка Костров заерзал на стуле. Он сидел в кабинете уже битый час. Здоровый, большерукий. Неспокоен был Мишка, ох неспокоен. Где-то в глубине глаз прятался страх.
– Так мы с тобой не столкуемся. В Грохольском работал не ты. Работал там Влас. Он сейчас в Таганке суда ждет. А вот зачем тебе это дело брать?
Мишка молчал.
– А я знаю. Ты домой идти боишься. Лучше в тюрьму, чем домой. Верно?
– Сажай, Иван Александрович. Хочешь, все нераскрытые квартиры возьму?
– Все? До одной?
– Все…
– Ишь благодетель. Ты мне квартиры, а я тебя в КПЗ. Так? Молчишь… А правда где? Мы для чего здесь сидим? Мы закон охраняем. А закон и есть правда. Ты лучше расскажи, зачем пришел? Может, я тебе помогу.
– Честно?
– Ты, Миша, мое слово знаешь.
– Боюсь я домой, Иван Александрович. Ритку с дитем утром к матери в Зарайск отправил. Сам сюда: или на фронт, или в тюрьму, только не домой.
– Кто приходил? Кто?
– Мышь.
– Как – Мышь?.. Лебедев?
– Он.
– Зачем?
– Пришел ночью, дверь отмычкой отомкнул, поднял меня. Послезавтра, говорит, чтоб у Авдотьи был.
– В Малом Ботаническом?
– Там. Не придешь, и тебя и Ритку с Надькой – на ножи, так, говорит. Резаный велел.
– Ясно. А что еще?
– Найди, говорит, Пахома, чтоб тоже был. Я утром к вам. С Резаным, знаете сами, не пошутишь.
– Знаю, ты пока подожди в коридоре, я тебя позову.
Ну, что будем делать, Данилов? Что делать-то будем? Значит, появился в Москве Широков. Ох, не вовремя он появился. А впрочем, когда Резаный был ко времени? Лежит на столе пачка. На истертом корешке штамп наискось – «Архив». Вот тебе и архив! Как же вы там, братцы-иркутяне, а? Жив Широков. Сколько лет орудует, и ни одного задержания.
А память, память крутит ленту воспоминаний. Двадцать пятый год. Саратов. Тогда ты приехал в город вместе с ребятами из бандотдела помочь местным чекистам обезвредить особо опасную группу. Помнишь?
Данилов проснулся оттого, что почувствовал: кто-то стоит над кроватью и внимательно разглядывает его.
В комнате было по-рассветному серо, за окном хлестал по крышам дождь. Первое, что он увидел, – глаза. Холодные, большие, синие глаза. Они смотрели на него требовательно, по-хозяйски. Около кровати стоял человек в кожаной куртке, щеголеватых бриджах и сапогах.
«Значит, ты и есть Данилов?»
Иван вскочил, сунул руку под подушку.
«Лежи, лежи. Пистолетик твой я забрал. Больно крепко спишь, уполномоченный. Фамилия моя Широков. Для ясности – поручик Широков».
Иван закрыл глаза и застонал от стыда и бессилия.
«Не надо нервничать. Ты же хотел меня увидеть? За этим из Москвы приехал? Смотри. Вот я весь». Широков левой рукой снял фуражку.
Седой, большеглазый, худощавый, похожий на киноактера Альфреда Менжу, стоял он перед Иваном, поигрывая его именным маузером.