На лице чеченца горят большие глаза.
— Но ведь можно поверить! И нужно поверить! Хотя бы для того, чтобы понять, что есть истинная вера.
— А как можно поверить, если не верил никогда, не верил целую жизнь. А главное, если не хочется верить! Не хочется потому, что смотрю я на эту веру через бедовую свою судьбу, которой никто ничем никогда не помог, никакие всевышние силы, судьбу, которую я сам тащу за собой за шкирку, тащу в неведомое по самому краю жизненной пропасти. Конечно, раньше я верил, хоть и не в Бога, но верил: в правду, справедливость, любовь… И был жестоко обманут ими в жизни. И перестал верить вообще всему, даже самому себе и собственным чувствам.
Плюс искренне желает мне добра. Он скрипит от досады зубами:
— Эх, Ангара, Ангара!.. Ты разочаровался в жизни именно оттого, что не смог в нее поверить. Вера — это и есть основной смысл жизни! Это и есть та, одержанная духом победа над материей, победа, до которой нужно дойти сердцем. Но твое сердце околело. Ты слишком рано умертвил его равнодушием к жизни. Ты слишком честен, слишком прям, слишком правильным был ты в грешной этой жизни, где люди, окружающие порой тебя, были ниже и лживее. И ты принял это за настоящее существование, потому что разочаровался и не захотел поверить в лучшее, не разглядел чужого, кроме своего. Пойми, хороших людей на свете гораздо больше, чем плохих. Ты не прав, когда думаешь иначе. Наши великие религии основаны на любви к ближнему, на любви к Богу. Ты, если не можешь полюбить Бога, полюби хотя бы кого-нибудь, полюби человека. Твое сердце пусто именно оттого, что ты не любишь. Вера основана на любви, и только полюбив, ты сможешь поверить! Запомни мои слова, Ангара!!! Только тогда, когда ты по-настоящему полюбишь, ты поверишь в Бога! И заново обретешь потерянную свою жизнь.
Я сомневаюсь во всем:
— Не знаю… Может быть, я действительно никогда по-настоящему и не любил…
Горбатая, оплывшая свеча дымит на фанере стола. Огонь пожирает по минутам ее слабое мягкое тело. За окном скулит голодный бродячий пес.
Плюс останавливает меня последним вопросом уже на пороге:
— На земле много разных религий. Какую выберешь ты?
Я задерживаю дверь:
— Православие. Веру своих отцов.
Послесловие
На этом заканчиваются мои записи. Так получилось, что листочки-дневники были мною безвозвратно утрачены в Грозном и унесли с собой все события ненаписанных здесь дней.
Я, дослужив весь срок, вернулся домой только в январе следующего года. А скоро и совсем уволился из милиции. Все, о ком написано здесь, кто не погиб за то лето, русские и чеченцы, остались живы, многие еще продолжают служить, многие давно сняли погоны.
Теперь, по прошествии нескольких лет, мне все сильнее хочется вернуться в Грозный. Говорят, он сильно изменился, расцвел и отстроился. Но вернуться с миром, без оружия, без ненависти и обид. А еще я хочу увидеть Минутку — голую площадь из памятников окровавленных руин. Ее нет больше, той Минутки, где у забитых грязью БТРов мы целый год ждали своего возвращения домой. И Минутка пережила свои развалины, и она расцвела и отстроилась…