Маршан вспомнил, как пытался выбраться из своего гамака, не обращая внимания на беспокойство на обезьяньем лице Фергюсона. Ему хотелось взглянуть на экран, который показывал Солнце. Фергюсон нашел его для него, и Маршан посмотрел на точку света, до которой было пятнадцать лет пути — его родину. Фотоны, которые сейчас попадали и в его глаза, окрашивали Землю в закатные цвета, когда ему было семьдесят, и прошло всего несколько лет, как умерла его жена. Он не помнил, как возвратился в гамак.
Не помнил он и того момента, когда кто-то сообщил ему о планете, которую они надеялись превратить в свой новый дом. Она кружилась на низкой орбите вокруг небольшого оранжевого диска Грумбриджа 1618 — по стандартам Солнечной системы, по крайней мере. По предварительной оценки капитана, ее орбита была несколько неправильной формы, но на самом минимальном расстоянии до этого сверкающего огненного уголька будет меньше десяти миллионов миль. Достаточно близко. Достаточно тепло. В телескопы на поверхности планеты были видны океаны и леса, рассеивая последние сомнения капитана: вода не застывала даже тогда, когда планета находилась на самом далеком расстоянии от звезды, а леса не сгорали и на минимальном удалении, иначе бы они не смогли снова вырасти. Спектрометр, термопары, филарометры показывали больше — приборы неслись впереди корабля, уже вращаясь на орбите, медленно проползая последний дюйм своего путешествия на ракетных двигателях. Дышать воздухом атмосферы оказалось возможным: папоротниковые леса поглотили яды и наполнили воздух кислородом. Сила тяжести превышала земную — что, несомненно, явится обузой для первого поколения, в ногах и пояснице появятся боли, от которой будут страдать и многие последующие, но все это можно было пережить — этот мир был прекрасен.
Маршан не помнил ни о том, как узнал об этом, ни о посадке, как и о том, как торопливо и радостно открывали анабиозные камеры, чтобы разбудить колонистов и начать новую жизнь на планете… он только и запомнил тот миг, когда обнаружил себя свернувшимся клубочком в мягком теплом гамаке, посмотрел вверх и увидел небо.
5
Над ним склонились вытянутые волосатые губы и нависающие надбровные дуги шимпанзе. Маршан узнал молодого паренька Фергюсона.
— Привет, — сказал он. — Сколько времени я пробыл в отключке?
Шимп смущенно ответил:
— Ну… вообще-то вы сознания и не теряли. Вы… — Его голос замолк.
— Понятно, — произнес Маршан и попытался приподняться. Он был благодарен своему короткорукому, телу, с его покатыми плечами и короткими ногами: мир, в котором он оказался, имел слишком сильное тяготение. От этих усилий закружилась голова. Бледное небо и легкие облака завертелись вокруг него; он почувствовал странные вспышки боли и удовольствия, вспомнил вкус, которого никогда прежде не испытывал, почувствовал радость, никогда до этого не ведомую ему… С трудом ему удалось подавить в себе остатки обезьяны.
— Ты хочешь сказать, я был… — начал он, — как это называется? Нестабильным? Смитованная пересадка не до конца удалась. — Впрочем, ему не требовалось подтверждение Фергюсона. Он знал… и знал, что в следующий раз, когда случится подобный провал в сознании, это произойдет в последний раз. Черны предупреждал его. Фосфолипиды, правильно? Пора уж возвращаться домой…
Неподалеку он увидел мужчин и женщин, человеческих мужчин и женщин, занимающихся различными делами, и тогда он спросил:
— Ты все еще остаешься обезьяной?
— И пробуду еще некоторое время, доктор Маршан. Ведь мое тело погибло, как вам это известно.
Маршан некоторое время поломал голову над этим. Его мысли блуждали. Он вдруг поймал себя на том, что облизывает предплечье и чистит свой круглый живот.
— Нет! — закричал он и попытался встать.
Фергюсон помог ему, и Маршан с благодарностью ухватился за сильную обезьянью руку. Он вспомнил, что беспокоило его.
— Почему? — спросил он.
— Что «почему», доктор Маршан?
— Почему ты отправился сюда?
Фергюсон с беспокойством ответил:
— Я хочу, чтобы вы посидели здесь до прихода доктора. Я отправился сюда потому, что на «Тихо Браге» был кое-кто, кого я хотел увидеть.
— «Девушка?» — удивленно подумал Маршан.
— И ты увиделся с нею?
— Не с нею — ними. Да, я встретился с ними. Моими родителями. Понимаете, мне было два года, когда отправился в полет «Тихо Браге». Мои родители происходили из хороших крепких семей (добровольцев тогда было немного)… да вам, конечно, лучше меня это известно. Как бы то ни было, они… я воспитывался теткой. Они оставили мне письмо, которое я прочитал, когда стал достаточно взрослым… Доктор Маршан! Что с вами?
Маршан зашатался и упал; он не мог ничего с собой поделать; он знал, что ведет себя театрально, неуместные слезы текут из ею звериных глаз, но этот последний удар оказался таким резким и неожиданным. Он оказался перед фактом пятидесяти тысяч разрушенных жизней и принял на себя вину за них, но один оставленный на попечение тетки ребенок и письмо с извинениями нанесли удар в самое его сердце.
— Интересно, почему вы не убили меня? — произнес он.
— Доктор Маршан! Не понимаю, о чем вы говорите.
— Если бы только… — начал осторожно Маршан. — Я не жду ни от кого снисхождения, но если бы только был способ, чтобы заплатить за это. Но я не могу. У меня нет ничего, нет даже жизни. Но я крайне сожалею, мистер Фергюсон, и это должно помочь.
— Доктор Маршан, — произнес тот, — если я не ошибаюсь, вы приносите извинения от лица института. — Маршан кивнул. — Но… — он вздохнул, мне вовсе не нужно говорить это, да и вообще никому другому. Послушайте. Позвольте мне попытаться прояснить этот вопрос. Первым делом, что сделали колонисты вчера, так это выбрали имя для этой планеты. Все проголосовали единогласно. Не хотите узнать, какое это имя?
Маршан лишь тупо смотрел на него.
— Пожалуйста, послушайте, доктор Маршан. Они назвали ее в честь человека, который вдохновил их на подвиг. В честь самого великого из героев. Они дали планете имя Маршан.
Тот уставился на собеседника не сводил с него глаз, а потом, не меняя выражение на лице, закрыл глаза.
— Доктор Маршан! — неуверенно произнес Фергюсон, после чего, уже серьезно обеспокоенный, повернулся и быстро побежал на своих обезьяньих ногах, опираясь о костяшки пальцев, по земле, к корабельному доктору, который приказал ему в случае, если пациент придет в себя, немедленно позвать его.
Когда они вернулись, шимпанзе не было. Они посмотрели на ветвистый лес, а потом друг на друга.
— По всей видимости, ушел, — сказал доктор. — Может, это и к лучшему.
— Но ведь ночью холодно! Он простудится. И умрет.
— Уже нет, — сказал доктор, вкладывая в эти слова столько мягкости, сколько мог. — Он уже мертв — мертв в том смысле, который только и имеет значение.
Потом он наклонился и потер заболевшие бедра, которые уже устали сражаться с гравитацией этого нового Эдема, после чего распрямился и посмотрел на звезды в темнеющем западном небе. Ярко-зеленая звездочка была еще одной планетой Грумбриджа 1618, расположенная чуть дальше, вся покрытая льдом и солями меди. И наверное, одной из самых тусклых точек на небе бьшо Солнце.
— Он дал нам эти планеты, — сказал доктор и повернулся в сторону города. — Ты знаешь, Фергюсон, что означает быть хорошим человеком? Это означает быть лучше, чем ты являешься на самом деле — и поэтому даже твои ошибки для кого-то оборачиваются успехом — и именно это он и сделал для нас. Надеюсь, что он слышал то, что ты пытался рассказать ему. Надеюсь, он будет помнить об этом в момент смерти, — добавил доктор.
— Если и нет, — очень отчетливо произнес Фергюсон, — то мы-то точно никогда не забудем.
На следующий день они обнаружили скорчившееся тело.
Это были первые похороны на этой планете, и в анналах истории это так и было записано. Вот почему на планете Маршан на постаменте в космопорте есть небольшой барельеф над табличкой:
«ЗВЕЗДНЫЙ ОТЕЦ»
Барельеф имеет форму шимпанзе, который лежит скорчившись и смотрит невидящим испуганным взглядом на мир — именно таким и было найдено тело шимпанзе, которое они захоронили под этим памятником. И тело, и барельеф — обезьяньи. Но над ними возвышается статуя Бога.