***
Время текло быстро, сорок дней подходили к своему порогу. Там исчисление времени было очень условно, никакой связи вне стен не было, не было часов. Завтрак, обед, ужин, ранний сон. Сон был ненастоящий, и сколько он на самом деле длился, было неведомо. Николь округлилась в бедрах, и где должно поправилась, но лицом осунулась, а в глаза старалась не смотреть. Ела, вроде, нормально, много пила воды. Днем сидела за столом, прикрывшись локотками и своей рыжей копной волос, рисовала. Карандаши превращались в маленькие огрызки, и молчание порой становилось длинными, звенящими паузами. Бывало, она с какой-то наивной радостью в голосе прерывала эти паузы каким-нибудь малозначащим вопросом, и тут же отворачивалась, не ожидая на него ответа. Все эти дни она проживала в какой-то обреченности и стыде. Агасфер все думал о том алтаре, покрытом покрывалами, где та девочка должна стать бессмертной среди мертвого мира. Он молился, как умел, Отцу небесному, не за себя, за Николь. Для себя он просил укрепления в вере, чтобы силы его не оставили, и чтобы разума не лишиться. Он, что знал, ей рассказывал, как умел, рисовал, даже читал стихи и лицедействовал. Вот только «Музыку рая» или «Вальс дождя» Фредерика Шопена он не мог сотворить. В его собственном мозгу все время звучал «Реквием»9 Моцарта.
В июле 1791 года к Моцарту в дом пришел неизвестный посланник в черном и на условиях секретности сделал заказ на заупокойную мессу. Композитор согласился на работу и получил аванс в 100 дукатов. Тем заказчиком был Агасфер. И когда накануне смерти, 4 декабря, Моцарт в компании своих друзей пропел «Реквием», то он – величайший из всех композиторов – заплакал и сказал, что уже не закончит начатое. Агасфер был при этом, а Сальери уже придумали в их ведомстве при его же участии, ибо надо было соединить музыку смерти с грехом убийства. Зачем эта музыка была нужна Хозяину, непонятно, ибо мертвые не внемлют музыке. Тем более, что «Реквием» – это квинтэссенция всей христианской религии о неизбежном страшном суде над каждым и о загробном мире. Это чередование картин печали и траура земного человека, молящего Господа о прощении. И все это было написано так, что мало имело отношения к богослужебным обрядам, и в то же время это – одно из самых жизнеутверждающих произведений искусства, отражающее весь путь восхождения человеческого духа. Тогда Агасферу представлялось, что эту музыку Сатана каким-то образом перенес на Голгофу в момент казни Христа, и чьи-то уши тогда ее слышали. Агасфер в последнее время постоянно тоже слышал ее в голове, и все звуки ее обряжались в словах: «Спаси ее, источник милосердия».
Вокруг них временем манипулировали, казалось, совсем бессистемно. Физика не работала, работала воля Сатаны. Если Агасфер что-то подкидывал вверх, то вниз оно не падало, а так – скользило, а примерно через час оно могло с неимоверной скоростью падать. С температурой воздуха тоже непонятно: то было влажно и жарко, то сухо и холодно. Было понятно, что они в лабораторной печке, внутри нее что-то выпекали и прижаривали. За красной стеной долго готовили этот сценарий и сейчас его скрупулезно прочитывали. Ясно было, что нельзя допустить ее самоубийства, ведь тогда она будет обречена на ад. Если родит, – тоже ад. Только рожать нельзя, это и было главным в противостоянии живых с мертвыми. А самоубийством, даже агнца за чужое зло, зло не победишь, а лишь уподобишься ему в грехе и найдешь себе место в аду. Место того, кто повесился из-за предательства любви, неизвестно никому из демонов. Где тот, знает только один, а у него не спросишь. Но он где-то там точно есть. И думается, что таких уже много, а это значит, что у них там свои апартаменты с отдельным моционом.
Они оба знали, что ждут друг от друга, но о том молчали, ибо говорить о том было невыносимо. Даже мысли об этом могут лишить сил и решимости. Вот такой комфорт проживания.
***
Ночью его разбудил запах смерти. Это был точно ее запах, вперемешку с удушливо-горячими потоками воздуха он отдавал запахами горящего металла и одновременно свежей крови, в сотни раз усиленный до точки физиологического удушения. Николь в постели не было, двери были распахнуты в коридор и ту ритуальную башню. Оттуда и тянуло жаром и запахом смрада и ужаса. Агасфер метнулся назад в комнату, кинжал был на месте. Он примотал его к себе простынею, накинул рубашку и рванул вниз. Огромное помещение было освещено синеватым, как бы лунным, светом. Огромный занавес просвечивало шевелящими языками пламени, и оттуда шел поток жара и запахов. Земля по всей своей площади была зеленая, как бы травяная. Подиум вместо небесно-голубого теперь сиял чернотой, и на его краешке сидела она. Николь была в своей белой ночной сорочке с голубыми васильками, и как только увидела Агасфера, кинулась ему навстречу по зеленому полю. Она бежала, раскинув руки, и истошно кричала, а эхо этого крика в огромном колодце башни отражалось и многократно множилось. Агасфер бежал ей навстречу, она криком умоляла людей убить ее. Наперерез им, стуча копытами, мчали черти, и в первом ряду был похожий на приписанного ей в мужья Сла̀в, но они опоздали. Агасфер прямо на ходу, изо всех что было сил, всадил ей кинжал в живот. Николь откинуло назад, и сразу упав навзничь, она больше не издала ни звука и не шевельнулась.