У меня отвисла челюсть, а Рузский так и покатился со смеху.
– Ну как, удивил я вас?
– Кто вы?
Рузский насмешливо отсалютовал:
– Анри Бронар, к вашим услугам.
– Анри? Вы что, француз?
– Так точно, мсье.
– Что же вы здесь делаете, посреди Сибири?
– О, я выполняю различные задания. Сейчас, например, я намерен оказать вам помощь, ибо вы в ней будете нуждаться.
Я захлопал глазами:
– Ничего не понимаю. Вы же член Уральского Совета?
Рузский усмехнулся, и эта усмешка была еще хуже, чем отвратительная ухмылка, к которой я уже успел привыкнуть. В чертах лица этого человека читалась надменность, а также явное удовольствие от притворства, которым он столь искусно владел.
– Это было нетрудно. Надо быть лишь самым крикливым из всех.
– Но вы ведь отправили посыльного в Екатеринбург!
– Это пришло в голову не мне, а я лишь настоял на том, чтобы посыльный поехал на вашей лошади. Остальным это очень понравилось.
– Послушайте, Рузский, Бронар или как вас там, вы идиот! – вскипел я. – Вы разворошили весь муравейник!
– Какая разница – ведь мы едем в Омск, не правда ли? Ну как, подписал он?
Я снова потерял дар речи, а Бронар еще раз надменно усмехнулся.
– Так подписал он ваш документ или нет?
– На кого вы работаете? – вскинулся я.
Бронар потер пальцем кончик носа и ответил:
– Ни на кого. А точнее, на Анри Бронара. Так что, Николай подписал?
Я оставил его вопрос без ответа и вышел из купе. Он крикнул мне вслед:
– Главное – добейтесь его подписи!
Около полудня поезд вдруг замедлил ход и остановился, заскрежетав тормозами. Что-то стряслось. Я открыл окно, высунулся наружу и увидел, что у паровоза толпятся какие-то люди. Спрыгнув на насыпь, я побежал вперед.
Это были железнодорожные рабочие, человек восемь – десять.
– Что случилось? – спросил я у машиниста.
– Спросите у них, – ответил он, – говорят, дальше нельзя.
Я повторил свои вопрос, обращаясь к рабочим.
Железнодорожный путь был перегорожен наскоро сооруженной баррикадой из камней и бревен. Я в недоумении уставился на этот завал, чем немало развеселил рабочих. Определив по виду того, кто казался среди них за старшего, я сунул ему под нос свой мандат.
– А вы кто такие? – спросил я.
Он назвался, но я уже не помню, как его звали. В конце концов это не важно, важно то, что сделал этот человек! Он был руководителем Омского союза железнодорожников – нервный, изможденный мужчина с фанатично горящими глазами.
Он медленно прочитал мой мандат, потом нахмурился и взглянул на меня.
– Извините, товарищ, но поезд дальше не пойдет.
– Почему? Вы же видите, что мандат подписан Центральным Исполнительным Комитетом, лично товарищем Свердловым. Это распоряжение из самой Москвы!
Рабочий перебил меня. Он весь трясся.
– Мы должны уважать всехнаших товарищей. Вы тут приезжаете со своими приказами. Мы привыкли, что все нами командуют. А товарищи из Уральского Совета не приказывают нам, а просят. Не большие шишки из Москвы, а наши братья пролетарии. Пожалуйста, просят они нас, не пропускайте этот поезд. Такая вот у них просьба. «Пожалуйста» – понятно? А ваша бумага угрожает нам расстрелом. Москва всегда ведет себя подобным образом. Товарищ комиссар, мы теперь живем в новом мире, где рабочие стоят друг за друга.
Я холодно окинул его взглядом.
– Значит, вы задерживаете поезд. И что дальше? Мы будем торчать тут среди снегов до скончания века?
– Нет, товарищ. Вы возвращаетесь назад, в Тюмень, а потом следуете до Екатеринбурга.
– Если я это сделаю, приказ Центрального Исполнительного Комитета будет нарушен и меня расстреляют.
Рабочий сказал, что его это очень беспокоит, но явно солгал. Я не мог ничего поделать ни с ним, ни с его людьми, а ведь у них не было никаких полномочий – просто кучка железнодорожников. В Омске наверняка есть люди, более разумные, чем екатеринбуржцы – те омичи, кого я видел в Тобольске, давали основание надеяться на это.
– Вы не возражаете, если я один съезжу в город? – спросил я.
– Сколько угодно.
Я отсоединил паровоз, и железнодорожники убрали свою баррикаду, чтобы локомотив мог проследовать до Омска. Стоя на подножке, я добрался до города и разыскал там трех членов местного Совета, включая секретаря. Битых два часа я спорил, угрожал, умолял, размахивая мандатом. Они стояли насмерть. Ни малейшей враждебности члены Совета не проявляли, во всяком случае ко мне. Зато их отношение к императорской фамилии не оставляло ни малейших сомнений. Членам Совета было наплевать на царя. Они считали, что Николай Кровавый сам навлек на себя свои несчастья. Позиция омичей была проста: если Екатеринбургский Совет настолько заинтересован в этом вопросе, что обратился в Омск с настоятельной просьбой, надо пойти навстречу екатеринбургским товарищам, иначе вся пролетарская солидарность гроша ломаного не стоит.
– Но они экстремисты! – воскликнул я. – Они убьют Романова!
– Они такие же рабочие, как мы, – ответили мне. – Теперь все решения принимаем мы сами.
Мне не удалось их переубедить. К моей личной проблеме члены Совета относились с сочувствием, они были вполне вежливы и даже любезны. Но непреклонны как скала. Поезд должен отправляться назад, на запад.
– Я должен телеграфировать в Москву.
– Конечно, конечно. Сообщите обо всем товарищу Свердлову. И передайте ему наши наилучшие пожелания. Передайте ему, что Омский Совет с каждым днем становится все более сильным и крепким, – сказал секретарь.
Я изложил все это в телеграмме, добавив в заключение:
«В связи с вышеизложенным возвращаюсь в Екатеринбург тчк Необходимо ваше срочное вмешательство тчк Яковлев».
После этого мне ничего не оставалось, как поворачивать вспять. На обратном пути я не торопил машиниста. Мне нужно было время, чтобы найти какой-то выход из капкана, расставленного обоими Советами. Надо было не допустить, чтобы мои подопечные попали в лапы к екатеринбуржцам. Кое-какие идеи у меня были. Можно, например, вернуться в Тобольск и попробовать отправиться на север по реке Обь, к Ледовитому океану.
Однако эта затея казалась трудновыполнимой. Я знал от Кобылинского, что пароходов в Тобольске нет. Очевидно, полковник и сам вынашивал подобные планы. Пароходы придут лишь после окончания ледохода. Это будет скоро, но недостаточно скоро.
Какие еще возможны варианты? Отправиться пешком? Увезти Романовых на юг? Пойти навстречу белым? Можно попытаться, но снежный покров еще довольно толст, а расстояние придется преодолеть немалое. Подобное предприятие было чревато не меньшими опасностями.
Вот вдали показалась баррикада, пора было принимать решение. И я решился. Московские вожди, Ленин, Троцкий, Свердлов, хотели оружия. Николай был платой за него. Они просто обязаны спасти царя! Неужели Ленин и Троцкий не сумеют справиться с кучкой полуграмотных рабочих и крестьян? Наверняка сумеют! Ради блага своей революции должны!
Главарь железнодорожников направился к паровозу, едва тот остановился.
– Ну как, товарищ комиссар?
– Что «как»? – кисло переспросил я.
– Куда же вы направитесь?
– В Екатеринбург.
Он удовлетворенно кивнул:
– Я так и думал. Теперь царь поступает так, как того хотим мы, верно, товарищ?
Я отвернулся от него, и железнодорожник, очевидно по привычке, произнес:
– Бог в помощь.
Я резко ответил ему, что в результате его самоуправных действий некоторые из нас наверняка отправятся прямиком к Господу.
До сих пор я мысленно называл Николая Романова «Николаем» или «бывшим царем». Теперь я стал думать о нем иначе – это был настоящий государь. Недостатков у него было множество, это несомненно, причем очень серьезных. Я хорошо знаю историю его царствования: Николай был слабоволен, во всем слушался жены, отличался инфантильностью, был недальновиден и не сумел понять, что самодержавие ведет к краху. Все это правда. Но я моряк и привык судить о человеке по его мужеству. В мужестве у царя недостатка не было.