Или дела обстоят иначе? Может быть, умные и коварные московские вожди с самого начала хотели, чтобы Романовы оказались в опасном Екатеринбурге, а не в относительной безопасности Тобольска или Москвы? В конце концов мне показалось, что ответ найден. Ключ был в немцах. Их армия угрожала российской столице. Вполне возможно, что в настоящий момент шли тайные переговоры: немцы требовали, чтобы им передали царскую семью, а у Ленина и Свердлова не было возможности им отказать. Предположим, что так оно и есть. Москва не может отказать немцам, но в то же время не желает передавать им Романовых. Тогда все получалось очень просто. Можно отправить за Романовыми некоего англичанина (и тем самым убить двух зайцев), а потом устроить так, чтобы непокорные сибиряки якобы самовольно задержали Николая с семьей. Тогда можно будет сказать немцам: мы изо всех сил старались воздействовать на местный Совет, но тот отказался нас слушать.
Правдоподобна ли такая версия?
Безусловно. Такое объяснение давало исчерпывающий ответ на мучившие меня вопросы. И все же я отказывался в это верить. Слишком уж безумной казалась мне подобная линия поведения. Пока же я решил держать ухо востро. Первым делом, надо было как можно больше разузнать о Рузском.
Он ждал меня в темном переулке за гостиницей «Пале-Рояль». Вид у Рузского был малосимпатичный: он успел где-то здорово набраться и держался весьма нагло. Тем не менее в ходе разговора я понял, что мысль его работает вполне ясно. Моего собеседника интересовал только документ.
– Бумага у вас? – сразу же спросил он.
Я покачал головой:
– Пришлось оставить ее у царя. Потом поезд остановили, и я не имел возможности забрать ее.
– Теперь это и подавно не получится. Однако документ надо заполучить.
– Кому надо? – резко спросил я. – Вы заварили всю эту кашу, вы должны и раздобыть бумагу.
– Неужели вы думаете, что царь ее мне отдаст? Он же меня видел и знает. Нет, он поверит только вам.
Я не стал говорить Рузскому, какого мнения на мой счет придерживается Николай теперь. Вместо этого я сказал:
– Я мог бы вам передать для него записку.
– Записку? – фыркнул Рузский. – А если охрана меня обыщет, что тогда? Я окажусь тайным курьером, передающим послания от вас царю. Это будет выглядеть заговором с целью освобождения Николая. Да меня просто шлепнут на месте!
Мы настороженно смотрели друг на друга. После паузы я спросил:
– Что их ожидает?
– А вам-то что? – пожал плечами Рузский.
– Мне есть до этого дело.
– Насколько мне известно, большинство членов Совета выступают за то, чтобы предать их смерти.
– Казнить? Всех? Хладнокровно?
– Трудный вопрос. По этому поводу много споров. Некоторые говорят, что большевикам не пристало расстреливать женщин и детей. Другие говорят, что с немкой церемониться нечего.
Рузский наверняка знал об условиях содержания царской семьи больше, чем я, поэтому я спросил:
– Есть ли какой-нибудь шанс освободить их?
Он взглянул на меня с веселым недоумением:
– Вы имеете в виду акт рыцарственного спасения? Нет, друг мой, не получится. Считайте, что августейшее семейство уже на том свете. Разве что они еще понадобятся большевикам для ведения торга. С немцами.
– И что дальше?
– А ничего. Их продержат здесь еще долгое время. Возможно, кто-нибудь попытается их спасти. В этом случае охрана прикончит всю семью на месте. Сибирь кишит белогвардейскими армиями и отрядами. Уж в одном-то вы можете не сомневаться: ни Николаю, ни его сыну ни за что не попасть в стан белых. Многие еще не отказались от идеи реставрировать монархию.
– У вас есть какие-нибудь конкретные предложения?
– Да. Нужно выждать.
– Значит, бездействие?
Рузский искоса взглянул на меня.
– Будьте терпеливы. Что сейчас можно сделать? Если бы он подписал документ, вы уже могли бы отправиться к себе в Англию. Но вы не смогли его заставить.
– Да, не смог. Но мне кажется, что я и так могу отправляться восвояси. Я здесь, в Екатеринбурге, ничего не значу. Зато у вас есть положение. Если и возможно что-то предпринять, то способны на это только вы!
– Я же сказал, будьте терпеливы. Помните о главной задаче. Она состоит не в том, чтобы спасти царя, а в том, чтобы получить бумагу с его подписью. Помните об этом. Как только бумага будет подписана, вы можете отправляться в Москву, а затем и в Лондон.
– Я хотел бы знать, что это за бумага!
– Вы и так достаточно знаете, – резко заявил Рузский. – И помните: единственный шанс Романовых на спасение – это подписанный документ, лежащий на столе у Ленина.
– Да если бы Ленин этого хотел, он мог бы...
Рузский покачал головой:
– Ничего подобного. Даже если бы Ленин лично явился в Екатеринбург, вряд ли что-нибудь вышло. Вы можете себе представить, что он препирается с остолопами вроде Белобородова и Голощекина? Да ведь они, пожалуй, ему откажут. А потом по всей стране разнесется весть, что Ленин изменил делу революции и вступил в переговоры с царем. Нет, он ни за что на это не пойдет. Значит, вся надежда только на вас, потому что вам Николай верит. Ни с кем другим он разговаривать не станет. Если вы сейчас уедете, считайте, что смертный приговор Романовым подписан.
– Но я ничего не могу сделать!
Рузский уже знакомым мне жестом почесал кончик носа.
– Всегда можно что-то сделать. Идет время, возникают новые возможности.
На этом мы и расстались. Я вернулся назад к поезду, ибо мне больше некуда было идти. Я знал, что состав по-прежнему стоит на вокзале. Мы договорились с Рузским, что будем встречаться каждый вечер в одно и то же время за гостиницей «Пале-Рояль».
В вагон меня, однако, не пустили – там стоял часовой, который велел мне немедленно отправляться к начальнику вокзала. Так я и сделал. Начальник вокзала был мало похож на железнодорожника. Это был какой-то невзрачный субъект в сапогах непомерно большого размера. Он передал мне приказ, который мне совсем не понравился. Приказ был подписан председателем Уральского Совета Белобородовым. Мне предписывалось немедленно выехать из Екатеринбурга в Тюмень вместе с поездом, который принадлежал «тюменским товарищам». Задерживаться в Екатеринбурге строго-настрого запрещалось. В случае нарушения приказа я буду арестован и предан суду по подозрению в контрреволюционной деятельности.
Я пошел будить машиниста. Он немного поворчал, но, по-моему, был не прочь унести ноги из Екатеринбурга. Бедняге приходилось здесь несладко: с одной стороны, его одолевали любители сплетен, желавшие побольше узнать о царской семье, с другой – донимали пламенные революционеры, считавшие, что даже вести поезд с царем – уже страшное преступление. Несчастного машиниста то спаивали, то осыпали угрозами.
Состав отогнали на запасной путь сразу же после моего ареста и высадки царского семейства. Там поезд и стоял, окруженный часовыми: двое дежурили у паровоза, еще двое – у хвостового вагона. Судя по виду, это были рабочие. Внутри я обнаружил нескольких кавалеристов из моего отряда, включая Кознова, который не скрывал своей радости по поводу моего возвращения.
– Куда теперь? – сразу же спросил он.
– В Тюмень. Вы получали какие-нибудь иные указания?
– Никак нет.
Кознов смотрел на меня выжидательно. Любой офицер хорошо знает это выражение лица у подчиненного: он выполнит любой приказ, если тот будет четким и ясным. Хороший солдат, но начисто лишен инициативы.
Особенность тех сумбурных дней состояла в том, что никто никому не верил, и дальнейшие события не замедлили это подтвердить. Несмотря на то, что я действовал по прямому указу высшего представителя местной власти – Белобородова, – причем получил я этот приказ непосредственно от начальника вокзала, стоявшие в оцеплении рабочие мне не поверили. Они долго препирались по поводу того, кто пойдет к начальнику вокзала проверять мои слова. Наконец делегат был отправлен, долго отсутствовал, и, когда вернулся, остальные не поверили теперь уже ему. В конце концов каждый из четверых часовых по очереди сходил на вокзал и вернулся.