Фильм обоим понравился, тем более что всё происходило в Одессе, которая каждому по-своему была дорога. Когда он закончился и молодые люди, обсуждая картину, вышли из фойе, нежаркое солнце клонилось к западу. До заката гуляли по Гимназической набережной, любуясь рекой и беседуя о разном, а когда стало смеркаться, Павел проводил Эмму домой. Она жила с мамой и сёстрами на улице Платова, в получасе ходу от управления.
Попрощались во дворе дома, Элла, простучав каблучками, исчезла в подъезде, а Павел закурил и неспешно пошел обратно, находясь под впечатлением от встречи.
Утром, предупредив начальника, направился в обслуживаемую им колонию. Она находилась под Харьковом, официально именовалась коммуной имени Дзержинского, и руководил ею интересный человек по фамилии Макаренко. Ранее он трудился в наркомпросе[50], где разработал новую систему воспитания безнадзорных детей, успешно внедрив в аналогичной колонии под Полтавой. Однако наркоматовские бюрократы признали её вредной, стали преследовать новатора, с чем не согласился председатель республиканского ОГПУ Балицкий. Он взял Макаренко к себе, назначив заведующим одной из патронируемых чекистами колоний.
В ней было девяносто воспитанников, в прошлом беспризорников, воров и бандитов, не успевших попасть в «места не столь отдаленные». Главными воспитательным факторами были труд и полувоенная дисциплина.
Спустя час Судоплатов входил на территорию коммуны. Она была обширной, в несколько гектаров, с жилыми одноэтажными домами, учебными и производственными корпусами. По периметры росли деревья, внутри разбиты цветники и клумбы.
Направился к административному зданию в центре, вошёл внутрь и проследовал в кабинет заведующего. Навстречу из-за стола поднялся сухощавый мужчина в полувоенной форме и очках, крепко пожали друг другу руки.
С первого дня знакомства оба пришлись друг другу по душе, между ними установились доверительные отношения. Тем более что Судоплатов знал «предмет», поскольку сам когда-то беспризорничал.
— Ну, как дела, Антон Семенович, что нового? — уселся на предложенный стул.
— Дела идут, контора пишет, — улыбнулся заведующий. — А из новостей: неделю назад привезли из ДОПРа[51] трёх ребят. Два спокойные, а третий бузит, сидит у меня под арестом.
— Так у вас же карцера нет! — рассмеялся Судоплатов.
— В подсобке сидит, определил ему трое суток.
— Интересно на него взглянуть.
Макаренко, встав из-за стола, прошёл к двери, открыл и крикнул:
— Дежурный!
В коридоре простучали ботинки, возник лет семнадцати парень с нарукавной повязкой.
— Я здесь, Антон Семенович!
— Приведи ко мне Гончарова.
— Есть!
Через несколько минут дверь снова отворилась, порог переступил… Шкет.
При виде знакомого лица он открыл рот и, вынув из карманов руки, бросился навстречу.
— Пашка!
Тот вскочил со стула, обнялись.
— Здорово, чёрт, — расчувствовался старый приятель. — Вот уж не думал тебя тут встретить.
— А я тебя, — держа за плечи, оглядывал его Судоплатов.
Шкет здорово подрос, был худым, но крепким, и с косой чёлкой. Одет был в мятый пиджак, широченные клеша и ботинки «джимми»[52].
— Так. Ты чего бузишь? — спросил Павел.
— Не хочу одевать ихнее шматье, — покосился на заведующего. — Оно всё одинаковое, как у малахольных.
— А чего ещё не хочешь?
— Учиться и работать. От неё кони дохнут.
Всё это время Макаренко молча наблюдал, поблескивая очками.
— Антон Семенович, — обернулся уполномоченный, — я возьму пока этого орла на беседу.
Тот не возражал, оба вышли в коридор и прошли в другой конец, где у Судоплатова было что-то вроде рабочего кабинета.
— Присаживайся, — кивнул на табуретку у стола, вслед за чем, снял кожанку и повесил на крючок.
— О! Так ты теперь гепеушник? — уставился арестант на малиновые петлицы.
— Да, и обслуживаю коммуну, — уселся за стол напротив. — Ну а ты как здесь оказался? Как ребята?
— Меня определили сюда из ДОПРа, — вздохнул Шкет, — засыпался по мелкому. А насчёт пацанов не знаю. Через месяц как ты ушел, лягавые[53] прошмонали катакомбы, нас повязали и распихали по детским домам. Я попал в Черкассы, оттуда подорвал[54] и уже второй год как в Харькове.