— Ну как ты? — наклонился Николай.
— Ничего, — бледно улыбнулся мальчишка. — Только голова кружится и жар сильный.
От соседнего больного, выслушав того стетоскопом, подошел фельдшер в застиранном халате.
— Вы кем будете мальчишке?
— Я брат, — ответил Николай.
— Сослуживец, — буркнул Бубнов.
— Ну, так вот, товарищи, — отвел их чуть в сторону фельдшер. — По возможности нужно определить его в больницу, иначе погибнет. У меня ни лекарств, ни условий.
— Ясно, — переглянулись оба и, попрощавшись с больным, вышли из лазарета.
На следующее утро Пашка очнулся в светлой палате на койке и попросил воды.
— Где я? — оторвавшись от поилки, спросил у сестры милосердия в белой косынке и фартуке.
— Ты, мальчик, в городской инфекционной больнице, — ровным голосом ответила она и сунула ему под мышку градусник. Затем появился благообразный старик в таких же белых шапочке и халате, присел у койки.
— Нутес, посмотрим вас, батенька.
Завершив осмотр, сказал сестре несколько слов по латыни (та кивнула), вслед за чем перешёл к следующему больному, а таких в палате был десяток. Началось лечение. Спустя месяц, в первых числах октября, похудевший и с бритой головой, Пашка был выписан из больницы.
У кастелянши он получил свою пахнувшую дезинфекцией одежду, попрощался с лечащим врачом и сёстрами, которые за ним ухаживали, и вышел из дверей больницы в новую жизнь. А новой она была потому, что на третий день после его госпитализации красные части оставили Одессу, её заняли белые. Встал вопрос, что делать дальше?
Куда отошел фронт, мальчишка не знал, да и сил его догонять не было, а в городе он никого не знал, следовало как-то определяться. Про Одессу он немало слышал от Бубнова, матрос был из этих мест, и запомнил, что самым интересным местом в городе на Чёрном море был центральный рынок, именуемый Привоз.
— Если желаешь найти кого из знакомых или узнать свежие новости, топай туда, — рассказывал мальчишке матрос. — Да и вообще, бойкое место, там не заскучаешь.
У первого же встречного прохожего он спросил, как туда пройти, и тот очень удивился: «Ты мальчик шо, с луны упал?» Когда выяснилось, что нет, не упал, прохожий подробно рассказал, куда и как, и, бормоча: «Это ж надо, не знает де Привоз!», удалился.
Пашка направился по указанному маршруту, с интересом рассматривая город. «Да, это не Мелитополь или Никополь», — впечатлялся красивыми особняками и архитектурным ансамблями, золотом листвы скверов и многолюдьем. При этом обратил внимание на большое число военных: белогвардейских офицеров и солдат, казачьих, на лошадях, пикетов[16]. В городе работали лавки, кафе и рестораны, откуда-то доносились звуки оркестра.
Спустя полчаса впереди открылся огромный шумный рынок, каких мальчишка не встречал.
Начинался он коваными воротами на чугунных литых столбах, за которыми высились крыши четырех двухэтажных корпусов, расположенных попарно, под ними в два ряда тянулись торговые помещения, а дальше, насколько хватало глаз, меж возов рундуков и лавок шумела многоголосая толпа.
«Да, — мелькнуло в голове. — Тут народу побольше, чем в дивизии».
Миновав распахнутые ворота, у которых сидели нищие и инвалиды, Пашка влился в людской поток, и тот понёс его дальше. Все кругом что-то продавали, покупали, слышались смех и ругань, где-то пиликала гармошка.
Поток вынес мальчишку к съестным рядам, где на прилавках лежали всевозможные продукты. Здесь же, у громадных корзин, торговки продавали горячие лепешки и пирожки. Потянуло мясным духом, и у Пашки засосало под ложечкой.
В больнице кормили не ахти, на завтрак он сжевал черствую горбушку с пустым чаем, а время сейчас близилось к полудню. Когда одевался в кастелянной, в кармане гимнастерки обнаружил несколько смятых купюр, наверное, оставил брат или Бубнов, а в потайной прорези кожушка нащупал браунинг. «Сохранился», — подумал, засунув глубже.
Направившись к одной из торговок, приценился и купил четыре пирожка с ливером, которые ему завернули в газетный кулёк. Повертев головой по сторонам, увидел неподалеку закрытый на перемёт рундук, подошел к нему и, прислонившись спиной, стал есть.
Когда, умяв первый, принялся за второй, почувствовал чей-то взгляд.
Из-за угла на него смотрел голодными глазами оборванный, лет шести, конопатый пацан.
— Иди сюда, — откусил кусок Пашка и протянул кулёк.
Тот взял, быстро сжевал, похлопал себя по впалому животу — мол, порядок. Затем достал из кармана драного клифта окурок и чиркнул спичкой о подошву.
— Ширмачишь? — выпустил носом прозрачную струйку дыма.