И по сей день Гай Тумидус не был уверен, чем бы окончилось для него разбирательство, если бы не молодой аколит Алонсо Барро, подающий большие надежды в области сканирования мозга, к которому он попал в качестве допрашиваемого. Через трое суток, которые Лорд-комиссар всегда вспоминал с содроганием, юный дознаватель предложил провести подозреваемому сканирование, высказав предположение, что, хоть данная процедура крайне болезненна и может привести к гибели допрашиваемого, она даст наиболее полный отчет о его действиях и либо полностью подтвердит все обвинения, либо окончательно их опровергнет. В качестве оператора аколит Барро предложил свою кандидатуру, уверяя, что легко сможет справиться с поставленной задачей. В конечном счете его предложение приняли, и тогда Алонсо Барро всерьез «занялся» Гаем Тумидусом.
Тот день Октавиан помнил смутно. Отчетливо запомнилось лишь начало «процедуры». Его привели в чистую, хорошо убранную комнату. В противовес тем камерам, где его допрашивали ранее, здесь не было в полу решеток и углублений для стока крови, как не было и больших, каменных «разделочных» столов с отвратительного вида глубокими желобами, расходящимися от центра и уходящими по бокам до самого пола. При этом в комнате находился всего один сервитор, к тому же без разнообразных приспособлений, от одного вида которых начиналась ломота в зубах. Сервитор стоял у большой кушетки, снабженной зажимами для рук, ног и головы и покрытой тонкой, едва заметной металлической сетью.
«Устраивайтесь поудобнее. Нам предстоит много работы», — сказал тогда стоящий за его спиной Барро.
Гай лег на кушетку, показавшуюся ему ледяной, и сервитор начал закреплять на ее поверхности его тело прочными металлическими зажимами таким образом, чтобы исключить любую возможность хотя бы малейшего движения. Когда последний зажим был закреплен, и Октавиан оказался надежно зафиксированным, сервитор откатился в угол комнаты, а его место у кушетки занял Алонсо Барро.
«Это будет долгий день», — мелодично произнес он, поворачивая какой-то рубильник, и на этом ясные воспоминания Гая Тумидуса заканчивались.
Все остальное оставалось для Лорда-Комиссара как в тумане и по сей день. И несмотря на то, что он регулярно предпринимал попытки восстановить в памяти данные события, все они заканчивались лишь сильнейшими головными болями да ломотой во всех костях, от которой не помогали даже сильнодействующие обезболивающие, какие только были у Октавиана в наличии.
Тот день получился, как и предсказывал Барро, одним из самых длинных в жизни Гая Тумидуса. Воспоминания из тех, что у него остались с тех пор, были отрывочными, и каждое было связано с новой гранью боли. Столь сильной, что даже одно только воспоминание о ней каждый раз становилось тяжелым испытанием. Но, как бы то ни было, в тот долгий день Гай Тумидус успел сделать три вещи: осознать, что он еще не разучился плакать, полностью обелить себя в глазах Священной Инквизиции и впасть на четверо суток в кому.
Когда к нему вернулось сознание (память о последних месяцах восстановилась лишь по прошествии нескольких лет, и до сих пор, Октавиан не был уверен, что этот процесс завершен полностью), первым его посетителем, оказался все тот же Алонсо Барро. Как ни в чем не бывало, бывший аколит, а ныне полноправный инквизитор поздравил Гая Тумидуса с окончанием судебного разбирательства, сообщил, что с того сняты все обвинения, и поблагодарил за оказанное следствию содействие. На этом Алонсо Барро попрощался с Октавианом, пожелав тому скорейшего выздоровления и возврата к службе на благо Империума, ни единым словом не упомянув того, по чьему обвинению Тумидус был арестован и что с этим человеком сталось. И только через несколько месяцев, будущий Лорд-Комиссар узнал, что Аиаким Селтус, его друг детства еще со времен Схолы Прогениум, был казнен за ересь, попытку дискредитировать в глазах Святой Инквизиции верного слугу Империума и богохульство на Святой Трон Терры.
Последний пункт был присовокуплен к предыдущим обвинениям после недели упорных допросов.