— А я должна выполнить свой, — закончила она, поднимаясь.
А Алита так и продолжала стоять перед наставницей Бертранис, не зная, что сказать, лишь продолжая смотреть на шеврон с аквилой, пронзенный окровавленной костью.
Позднее, когда их отделение покинуло поле боя вместе с эвакуированными в тыл ранеными, и после того, как всем доставленным в госпиталь была оказана помощь, Алита стояла перед их Палатиной Гертрудой Жилье в присутствии сестры-наставницы Бертранис и слушала их слова, которые во многом сделали ее такой, какой она была сейчас.
В голове Штайн раздался голос Палатины Жилье, столь четкий, будто она слышала его всего несколько дней назад.
… — Его отделению поручено было занять стратегическую высоту, которую удерживали ксеносы с помощью тяжелого вооружения, — Палатина говорила так, словно клеймом выжигала каждое слово в душе послушницы. — Его звали Миклас Сил. Под прикрытием нескольких гвардейцев пробился к автопушкам и произвел взрыв. Высота была взята. Ксеносы полностью разбиты.
На секунду Жилье замолчала, но потом продолжила.
— Его нашли после боя. Он еще был жив. И продолжал жить, пока его транспортировали. Служа Императору, он сделал все, что было в его силах. И он заслужил того, чтобы с ним поступили так же.
— Но мы ничего не могли…
Палатина отрицательно покачала головой:
— Могли. И сделали. Мы подарили ему Милость Императора. То, на что вправе рассчитывать каждый гвардеец, когда больше ничего нельзя для него сделать, и ничем помочь, кроме как облегчить его страдания. Запомни, — голос Жилье стал тише, и от того еще сильнее врезался в сознание. — Каждый из тех, кого нам доводится спасать, чьи раны мы врачуем и кого возвращаем к жизни, чтобы он и дальше служил на благо Империума, ежедневно исполняя свой долг перед Императором, живет и действует на грани своих сил, порой свершая то, что лежит по ту сторону человеческих возможностей. То, что невозможно, но что ежедневно и ежечасно совершают наши доблестные воины. Помни об этом всегда.
Внезапно накатившие слезы в глазах Штайн стали настолько жгучими, что она едва различала стоящих перед ней Палатину и сестру-наставницу, а потом они резко исчезли, словно сам Бессмертный Император оттер их Своей рукой. И тогда взор Алиты прояснился, становясь кристально чистым…
…Дождь усилился, отчаянным стаккато барабаня крышам и навесам, рокриту и колоннам, стучась в мозаичные окна и витражи, хлеща тех, кто попадал под его неумолимые леденящие плети.
Она уже собралась направиться в комиссариат, когда увидела идущего к Миссии Гая Тумидуса. Не обращая внимания на хлеставший с небес ливень, Лорд-Комиссар шел, чеканя шаг, словно на параде, разбивая в мелкие брызги своей поступью образовывавшиеся лужи. Наконец он подошел к Штайн, осенив себя аквилой, и молча встал рядом с Палатиной, ни о чем не спрашивая и ничего не говоря. Они простояли так с полминуты, бок о бок, в молчании, не глядя друг на друга. Затем также молча Штайн медленно скрестила руки на груди, складывая их в Имперского орла. Октавиан повернул голову и посмотрел Алите в глаза. Она ответила таким же открытым взглядом, как был у Лорда-Комиссара, и едва заметно покачала головой. Гай Тумидус простоял еще несколько секунд, потом медленно кивнул и, круто развернувшись, ушел той же отточенной военной походкой, какой ходил всегда, не сбившись ни в одном движении.
Штайн проводила его взглядом:
«Мы ежедневно делаем то, что в наших силах, и еще то, что лежит по ту сторону человеческих возможностей. Но иногда у нас все же не получается».
Она развернулась и скрылась за дверями Миссии, за которыми, не переставая, продолжали рыдать небеса, посылая на землю потоки своих слез.
Дождь кончился под утро, оставив после себя промозглую сырость и серые, безликие сумерки с леденящими порывами ветра, от которых стыла кровь у дозорных и часовых на постах. Ночь не принесла измотанным до предела людям отдыха и покоя. Кошмары, пришедшие во снах, накрыли город в очередной неудержимой попытке хоть как-то сломить волю его защитников.
Губернатор проснулась посреди ночи от собственного крика.
Беззвучно плакала Ванесса, забывшаяся в полудреме в кратком перерыве между перевязками и уходом за ранеными.
Метались и едва слышно стонали, не приходя в сознание, получившие тяжелые ранения и увечья.
Погрузившись в собственный кошмар, спал Лорд-Комиссар.
…Он стоял над девятью свежими могилами, не в силах что-либо изменить. Он стоял один, бессильно сжимая в руке развивающиеся на холодном ветру красные кушаки. И у него не было слез…