Салтыков скривился.
— Всегда ты так, — вздохнул он. — Рубишь с плеча, не думая, что человека-то обидеть можешь.
— Не время выражения подбирать. Так ты расскажешь мне, что затеял, или будешь и дальше свои витиеватые речи плести?
— Расскажу, только сначала тебе придется снять пистолет и меч и передать их мне.
— Нет, — твердо сказал Кирилл.
— Плохо, придется драться.
— Готов убить меня?
Салтыков серьезно посмотрел на Кирилла.
— Тогда, во время нашего наступления при Гарске, ты мне преподал очень важный урок, который я никогда не забуду: дружба — она на всю жизнь и вне зависимости от того, по какую сторону баррикад ты окажешься, за друга нужно будет стоять в любой ситуации. Я никогда тебя не убью, и не позволю кому-либо это сделать. Но покалечить могу, хоть и не хочу, — жестко закончил он.
Кирилл внимательно смотрел на своего лучшего друга, вздохнул, после чего снял достал пистолет и меч, бросил их в ноги Салтыкова.
— Забирай.
— Спасибо, что не вынудил привести мою угрозу в жизнь, — Салтыков поднял оружия, жестом подозвал одного из народоборцев, когда тот подошел, приказал забрать меч и пистолет.
— Ты обещал рассказать о Грише.
— Обещал — расскажу. Здесь, на востоке, с недоверием и даже ненавистью относились к народовольцам. Сам знаешь, крестьяне богатые, делиться землей им ни к чему, а драться на стороне тех, кто их непосильными налогами будет облагать, они не станут. Они охотно помогали нашим солдатам во время Большого отступления, давали понять, что окажут любую поддержку, если вдруг мы решим развернуть партизанскую борьбу, вплоть до вступления в ряды народоборческих армий. При поддержке нихонцев мы сумели организовать и вооружить наши разбитые части, договорились с блантийцами о поставках оружия и необходимости развернуть диверсионную операцию на юге страны. На востоке у вас нет надежных людей, организации народоборцев немногочисленны, а потому даже если будет развернуто крупное наступление, в центре об этом не узнают. Наши эмиссары, одного из которых ты, похоже, убил, установили контракт с антинародническими элементами в селах, сумели убедить их тайно начать подготовку молодежи для борьбы с вами. Уговорено: взятие губернского города послужит сигналом для взрыва народоборческого подполья на востоке. Немногочисленные отряды, которые пошлют сюда ваши, будут уничтожены, а мы развернем полномасштабное наступление, пододвинувшись вплотную к столице еще до того, как вы успеете перебросить сколь-нибудь значимые силы. А дальше будет нужна победа в одном сражении, которую мы непременно одержим. Остается придумать, как выиграть время. И тут на востоке появляется комиссар, очевидно для инспекции и установления контактов с местным Народным Собранием. Такую возможность глупо упускать. Если удастся уговорить хотя бы одного из его подручных, то столице можно поведать истории о случайно вскрытом заговоре народоборцев: эти подлецы готовят мелкую провокацию на востоке для отвлечения главных сил, в надежде поднять весь юг параллельно начав масштабное наступление силами коалиции на западе. Народники в правительстве охотно поверят преданным солдатам, прошедшим через пекло гражданской войны и сделавшихся абсолютно преданными идеалам революции. Поэтому на наступление среагируют соответствующим образом, распределив силы так, как нужно нам: мелкую провокацию блантийцев будут подавлять армиями, а против угрозы с востока выставят в лучшем случае полк. Ну и остатки наших сил на западе с удовольствием поддержут нашу иллюзию, усилив нажим на твоих товарищей. Войне будет положен быстрый и кровавый конец! И все благодаря Григорию, который уже на пути в столицу.
Кирилл хохотнул.
— Рассчитываешь, что Гришка обманет Латунина? Ни на того напал.
— Он не обманет — он передаст записку, написанную твоей рукой, спасибо чародею. Ведь товарищ Литвин прекрасно знаком с почерком своего лучшего комиссара, не так ли?
Кирилл переменился в лице, но ничего не сказал.
— Что молчишь? Думал, мы тут в бирюльки играем? — зло спросил Салтыков. — Уж не знаю, почему ты предал нас, но тогда, во время первого столкновения я звал тебя на нашу сторону, предупреждал — вы проиграете войну, вас больше, но мы умелей. Ваши армия — армия бывших каторжников, нищих и крестьян, а наша — цвет и совесть нации, лучшие военные умы Беловодья. Мы превосходим вас во всем, а потому даже если удастся народникам одержать кратковременный успех, на какой-то миг переломить ход войны в свою пользу, мы и тогда найдем выход, нанесем вам поражение, от которого вы уже никогда не оправимся. А твой Латунин будет болтаться в петле на центральной площади! Обещал я тебе это, Кирилл?! Так смотри, как сбываются мои слова! — распалившийся Сергей взял себя в руки. — Ты, конечно, понимаешь, что являешься пленником, поэтому не усложняй, позволь моим людям связать тебе руки.
— Удар в спину — это все, что выдумали твои лучшие военные умы Беловодья? — спросил мрачный Оболенский. — Отвечу тебе так же, как во время нашей первой встречи по разные стороны баррикад: вы воюете не с Латуниным, не с народниками, не с каторжниками и нищими, вы воюете с собственным народом! Это не Латунин заставил бедных крестьян взяться за оружие, это не я принудил только ушедших с фронта дезертиров смело идти в бой против бывших угнетателей, это не народники разгромили вас, не народники остановили под Гарском. Нет, это были те самые люди, обращенцы, грязуши, загнанные вами в невыносимые условия, не получающие ни полноценного образования, ни полноценного питания, вынужденные жить в невыносимых условиях, чтобы прокормить армию подлецов, грабителей и бездельников, возомнивших себя цветом и совестью, а на деле просто родившимися в удачной семье. По этой самой причине, какую бы хитрость не выдумали твои лучшие умы, какое бы тяжелое поражение вы не нанесли нам, мы все равно оправимся, вместо одной отрубленной головы отрастим две и, набравшись сил и опыта, ответим. И неважно, будет жить Латунин, я или любой другой из народников, потому что не мы питаем революцию. Нет, ее питает весь народ в своем благородном, чистом, пускай и безрассудном порыве. А все, что делаете вы — затягиваете кровопролитие в войне, которую выиграть не в состоянии. Поэтому дам и тебе обещание — потомки никогда вам этого не простят.
— Потомкам до нас не будет никакого дела, Кирилл. Мы деремся здесь и сейчас и не ради будущих поколений, а из-за наших собственных обид, амбиций и желаний.
— Именно — вы деретесь не ради лучшей жизни, вами движет лишь ненависть и злоба. Мы — другое дело, деремся за то, чтобы войн больше никогда не было, чтобы армии ушли в прошлое и люди рука об руку стали строить новый мир и для себя, и для будущих поколений. Вот поэтому-то мы и победим, неважно в этой ли войне, в будущей ли, но все равно обязательно победим. А потомков ты сильно недооцениваешь. Впрочем, это общее качество народоборцев — презирать все, чего вы не понимаете.
— Я как раз трезво смотрю на вещи, Кирилл, — неожиданно смягчился Салтыков. — Но меня радует, что ты не изменился — даже пролив море крови, поубивав сотни человек, ты продолжаешь оставаться наивным идеалистом, продолжаешь верить, что тот ужас, который мы наблюдаем вокруг себя — суть драка между хорошими и плохими, теми, кто за народ и теми, кто против. Это и называется фанатизмом, этот фанатизм вас и погубит. Тебя я надеюсь спасти, но вот остальные умрут, проливая кровь за циников, которые используют в своих далеко не чистых целях ваш по-настоящему чистый порыв. Ну, хватит об этом, нужно ехать.
Жестом Салтыков подозвал подручных, приказал связать Оболенскому руки, помог Кириллу сесть в седло, они двинулись на восток, к побережью Великого океана. Ехали молча, лишь ближе к вечеру, когда стали выбирать место для ночлега, разговорились. На Кирилла не обращали никакого внимания, а он весь истерзался внутри: думал о неучтенном, позабытом Салтыковым и между тем необходимым элементе головоломки, который в состоянии разрушить все планы народоборцев — Захаре.