И в этом была немалая заслуга коммуниста ленинского призыва, Героя Социалистического Труда, наркома авиационной промышленности, генерал-полковника Алексея Ивановича Шахурина, его ума, воли, энергии, сердца…
Через тридцать лет после войны А. И. Шахурин напишет книгу воспоминаний «Крылья победы». Это станет последним делом из многих, что осуществил он за свою жизнь. Алексей Иванович расскажет о событиях предвоенной и военной поры, о товарищах, с кем пришлось работать, о взлете нашей конструкторской авиационной мысли…
Люди, дела, факты… А. И. Шахурин будет писать о них так, будто все происходило вчера. А вот впечатления детских лет проявятся в памяти с трудом, урывками. Слишком редко доводилось оборачиваться назад, не было у него времени для неспешных воспоминаний, неторопливых рассказов о детстве. Лишь родное село Михайловское, что стояло недалеко от Москвы, на шоссе Москва — Серпухов, да образ родителей навсегда остались в сердце.
Отец его, Иван Матвеевич, родом был из крестьян, но работал на окраине Москвы, на арматурном заводе, принадлежавшем промышленнику Гакенталю, — он так тогда и назывался: «Арматурный завод и фабрика манометров Гакенталь». К 25 февраля 1904 года, когда у Шахуриных родился первый сын, Алексей, Иван Матвеевич уже имел репутацию первоклассного медника.
Жили Шахурины, как все трудовые, рабочие люди. Отец работал, мать, Татьяна Михайловна, растила детей. Те, в свою очередь, помогали ей в бесконечных домашних делах и заботах. С деньгами было трудно. Концы с концами едва сводили — лишнего не оставалось. Первая мировая война лишила семью и этого, пусть небольшого, но верного дохода — в январе 1915 года Ивана Матвеевича призвали в армию. Все заботы о пятерых детях легли на мать.
Алексею, старшему, надо было устраиваться на работу. Найти что-то подходящее оказалось непросто. Все же при помощи знакомых удалось определить его учеником в электротехническую контору. Это было в мае 1917 года.
…Революционный вал катился по всей стране. Бурлила страна, бурлила Москва. Ораторы и агитаторы, газеты и листовки, митинги и собрания. Кадеты, эсеры, меньшевики, большевики… Как разобраться во всем этом деревенскому парнишке? Каким словам верить? Какая дорога правильная?
Открыв рот, слушает Алексей споры двух продавцов электротехнической конторы. Один из них — Константин Большаков, молодой, обаятельный. Другой — Цыганков, лет пятидесяти, полный, с пышными усами.
— Нет уже царя. Скоро и господ прогоним! — звенит голос первого.
— Это мы вас, большевиков, на фонарных столбах перевешаем! — хрипит бывший полицейский Цыганков.
— Не выйдет! Не придется больше монархистам да полицейским глумиться над народом. Скоро придет иная жизнь! — В голосе Большакова ясно слышна угроза, и Алексей весь подбирается: если дело дойдет до драки, Константин найдет в нем хотя и неокрепшего еще физически, но верного товарища.
И пусть еще трудно привыкнуть к мысли, что царя уже нет, пусть почти невероятной представляется жизнь без помещиков и капиталистов, он, Алексей, все равно верит этому первому в его жизни большевику, верит в то, что время, о котором он говорит, придет. Умом и сердцем Алексей Шахурин понял: большевики за народ, за его счастливую жизнь. А он вышел из народа, из трудовых его недр. Значит, и он за большевиков. Было ему тогда 13 лет.
В тяжелое, сложное время проходило его возмужание. Гражданская война, трудные 20-е годы. Хозяйство развалено войной. Фабрики и заводы стоят. Не хватает продуктов, топлива, одежды… Безработица.
Алексей работал где придется, там, где удавалось найти место. Только весной 1922 года из уважения к отцу взяли его молотобойцем на завод, что раньше принадлежал Гакенталю, а теперь назывался «Манометр» (здесь и сегодня выпускают сложные приборы для контроля и регулирования теплотехнических процессов). Вскоре его перевели в инструментальный цех, на фрезерный станок.
…По утрам старый, истертый, дрожащий вагон пригородного поезда переполнен: жители окрестных деревень едут в Москву — на заводы и фабрики, на толкучки и барахолки… Крик, грязь, махра, песни. Шахурин не замечает этого. С трудом балансируя на одной ноге — другую негде поставить, — он читает. Но вот в дальнем конце вагона возникает спор. Ничего удивительного в том не было. Ведь тогда формировалось мировоззрение целого поколения, и спорили по любому поводу — о смысле жизни и ценах на «черном рынке», о будущем, о заграничном фильме, что шел на экранах считанных московских синематографов. Ничего странного не было и в том, что в спор, яростный, до хрипоты, до хватания за грудки, включался подчас весь вагон…Алексей, закрыв книгу, слушает внимательно. Наконец — он знает, так бывало уже не раз, что этот момент придет, — кто-то говорит: