Но как бы не так: полувятские девки за ту зиму и весну наделали среди раскола столько, что сама императрица-немка и та не управилась бы сделать: они поженили на себе кержацких парней, смешали двуперстный крест с трехперстным.
И пошел с той самой зимы счет жизни кержацко-полувятской деревни Лебяжки, пошли оттуда законы и правила стояния ее на зеленом бугре между озером и бором.
Первым правилом завелось, что все младенцы женского пола нарекались только именами знаменитых и как бы даже святых тех девок, а больше никакими другими: Ксения, Домна, Наталья, Елена, Анна, Елизавета.
О том же, как эти девки соблазняли да женили на себе кержацких парней, существовало шесть сказок, и сказывались они разно: только для мужицкого слуха и почти что молитвенно, весело и скорбно. Кто как умел, кому как бог на душу положит. И должно быть, поэтому сказкам не было конца, и в Лебяжке не уставали их говорить и слушать.
Нынче за столом затеяна была сказка о девке Лизавете. Крику и шуму было много, спорили, кому рассказывать? Если женщине, то сказка излагалась на всякий слух, на всем доступный лад, а если мужчине - то за это уже никак нельзя было ручаться.
Верх взяли женщины, а это значило, что сказка будет говориться "на глазок", то есть вот каким способом...
Девка Лизавета уже не первой должна была пойти за кержака, уже трое ее подружек выско-чили на ту, на кержацкую сторону, либо в дом своих родителей доставили молодых мужей. Дорожка туда-сюда была протоптана, но вот беда: достался Лизавете парень кержацкий по имени Илюха, из себя статный, но об одном-единственном глазе. Девка Лизавета на дыбки: "Не пойду! Не пойду за один-то глаз, хотя режьте меня, хотя убивайте! Да чем я хуже-то других девок?"
И верно - она хуже не была нисколько. Когда разобраться неторопливо даже наоборот.
А кержацкой стороне этакое упрямство сильно оказалось на руку, они своих-то парней всё еще прятали, от полувятских девок спасали, а тут вроде бы и гордость у них взыграла:
- Ах, вот как! Когда семеро ваших желают за наших, так вам, полувятичам, вынь да положь, а когда наш один пожелал взять вашу - так она и глядеть на его не желает?! Как так? Не будет между нами уговора, не будет никогда!
- Кривой он, ваш-то жених, - отвечают полувятские. - Наша-то девка, куды ни кинь, вся кругом справная, всё у нее на месте, а ваш парень об одном глазе! Это непорядок! Нет, не скажите, не сильный он у вас жених в таком виде!
- Ну и што? Да у нас лучший наш человек и старец, за коим и возвернулись мы на свое давнее и собственное место, - он тоже кривой! Так и называется: Самсоний Кривой! В болезни нонче он!
- За старца за кривого девке можно бы пойти, а за молодца-одноглаза не стоит: молодец-то долго еще проживет!
- Ах вы охальники, ах богохульники, истинно антихристово племя! Чур-чур нас от вас!
- Да вы этак-то здря: старцам-то святым и вовсе незрячим вполне можно быть, для их это даже краса. Так ведь они, старцы-то, и не женихаются и девок за себя не зовут!
А та девка Лизавета, слыша это обсуждение, свое твердит:
- Когда отдадите за одногляда, я ему и последний-то шарик скалкой вышибу, а далее пущай режуть и убивають меня - я не боюсь нисколь!
Такая она была девка.
А парень Илюха-кержак тоже свое заладил:
- Мне вот эта девка мила, а боле никто! Я на другую не погляжу сроду, хотя о трех глазах сделаюсь!
Тут кто-то с полувятской, видать, стороны и надоумил его: "Сбегай, Илья, в горы-Алтай, не поленись, там живет мастеровой великой, Ерохой зовут, он в красной шапке, в зеленом кушаке и в будни ходит, самой царисе-императрисе брошки из камешков ладит, на шейку, на ручки ее. И царисы самых разных царств как соберутся на именины, то и форсят друг перед дружкой:
"Ты погляди, сестриса, - говорит одна другой, - какая на шее у меня вешается радужная брошка, какой камешек на моей на правой ручке!" - "Нет уж, - говорит другая той, первой, - нет уж, сперва ты погляди, какая пряжка на моем на пупке находится, а тогда и я буду все твои красивости разглядывать!" Так оне, царисы, форсят да фуфыркаются до тех пор, что и вражду могут объявить между собою по гроб своей жизни, но тебе, Илюха, дела до их нету нисколь, ты сам по себе беги в Алтай, проси мастерового Ероху изладить тебе каменный глазок!"
Ладно, коли так. Илюха не поленился, побежал в Алтай.
Бежит неделю, бежит еще сколь-то дён и достигает двух больших таких гор, а меж горами видит он глазом своим глубокий пруд, а с пруда вода шумно мчится и с пеною падает на колесо о трех саженях, а колесо крутит разные в заводье точила, а у точилов сидят мастера, точат камешки великой цены.
Ну в завод Илюхе дали только через окошко глянуть, самого взойти не пустили. Да ему и не больно нужно, он в заводское селение пошел спрашивать Ерохи-мастера дом. А пошто его спрашивать, когда вот он, стоит посреди селения, об шести окнах и под железной крышей.
Но его и тут обратно не пускают: у ворот Ерохина дома две будки, в их - два солдата с ружьями и при штыках, и еще две будки поменее, и в их - две собаки с вострыми зубами. Солдаты караулят Ероху, чтобы не сбежал куда ненароком, собаки охраняют солдат, чтобы не сбежали с караула.
Ладно, коли так. Стал Илюха мастера ждать, когда он пойдет из дому в завод, стал у солдатов интересоваться:
- Он, видать, не вольный, мастер-то, когда вы караулите его?
- Ну, пошто, - отвечают солдаты, - он вольный, а мы при ём на всякий лишь на случай. Для порядку. И для службы. Илюха ждет-пождет, обратно у солдатов интересуется:
- Когда же мастер в завод нонче отправится?
- Нонче, - отвечают оне ему, - не скоро. Нонче - понедельник!
- Ну, и что такого, когда понедельник!
- А то такое, что вчерась было воскресенье!
Илюхе-кержаку, некурящему-непьющему, это, конешно, неведомо. Он и ждет снова. И вот дождался: идут две собаки справа-слева, идут двое солдатов справа-слева, а посередке идет мастер Ероха. Невысоконький, в красной шапке, в зеленом кушаке.
Илюха не шибко долго думал, бух ему в ноги:
- Примите к душе горькую мою участь, господин мастер! Нужон мне до зарезу один глазок, хотя бы и каменный, но только искусный!
Мастер Илюхе в ответ приказывает:
- Вставай, парень, в рост и не прячь в землю тот глаз, который у тебя имеется. Гляди им в небо!
Илюха стал на ноги и глазом рядом с солнышком глядит, не моргает.
- А теперь, - указывает ему мастер, - стой смирно и головой не крути, гляди на свое же правое плечо.
Илюха глядит.
- Теперь испытай счастья - глянь на левое! (А у Илюхи-то левого глаза не было, и он своего тоже левого плеча сроду не видывал.)
Илюха всё ж таки попытал.
- Ну, а теперь глянь прямо на меня!
Илюха вылупил глаз на мастера, сам не дышит, чует - миг его настал.
И верно - мастер вздохнул, губами пожевал, усики погладил. После из двух своих рук трубку сделал и сквозь нее в остатный раз еще на Илюху поглядел.
- Ну, - говорит, - исделаю я тебе твой глазок, когда ты жениться надумал. Имеется у меня в прозапасе эдакий карий камешек, он и пойдет в работу!
Илюха оторопел:
- Откуда же вам известно об моей женитьбе, господин мастер?
- Мне это известно, - отвечает тот. - Забыл спросить, зовут-то тебя как?
- Илюха я, Илья Прокопьевич, божий раб и ваш покорный слуга! Дак и как же мне вам служить, с какою благодарностью?
- А вот как: через три дни, попозже как об эту же пору, придешь ко мне в дом примерить обновку. Принесешь бубликов с маком добрую вязанку, чаю китайского печатку, а в обои свои карманы покладешь чего-нибудь покрепчее и в стеклянной посудине. Так мы исделаем твою примерку-обновку. Понятно ли тебе?
- Я бы рад, - говорит Илюха мастеру, - я бы шибко рад, господин мастер, но беда: крещусь двумя перстами. Старой веры я и зелья не принимаю. Даже чаю китайского - то же самое!
- А у меня тоже беда, - пригорюнился Ероха-мастер, - я тоже не могу. Я годовую свою меру, от щедрот матушки-царисы мне назначенную, на осемь с половиной годов вперед выбрал, вот и не могу. Не с чего! А когда принесешь побрызгать на обновку, тогда - смогу! Я даже и один смогу, и с твоей долей тоже, бог даст, управлюсь!