Муса заелозил по коврам, делая вид, что приподнимается.
— Как ты думаешь, чудище, что с тобой сделают? Хорошо, если зальют воском и утопят в заливе. А если — нет? Если свезут в Город Пророка?
Джинн содрогнулся. Багровое пламя вспухло и разом осело.
— Я не сказал, что не помогу, хозяин. Я сказал, что ты сам достанешь золото.
— Где?! — завопил Муса, вскидываясь. — Где я его достану?! Обезьяна! Покажи, где!
— Там, где оно есть, хозяин. Раз его нет у тебя, значит, оно есть в другом месте.
Муса застонал, скрипя зубами.
— Золото где-то рядом, хозяин. Оно всегда где-то рядом. Я помогу тебе.
И джинн стал рассказывать.
Он говорил долго. Багровый туман стелился по комнате, оглаживая каменные стены, бесчисленные ковры и горы богатой утвари, что были свалены по углам. И казалось иногда, что проступают сквозь огненное зарево гордые башни далеких городов, и лица незнакомых людей, и великие армии сходятся на поле брани, а потом видения исчезали, растворялись в клубах дыма, а джинн все рассказывал, и его вкрадчивый голос вливался в уши, подобно сладкой патоке.
Муса улыбался, прикрыв глаза. Потом прошептал, когда джинн закончил свой рассказ:
— Отношения… Человеческие. Да, чудище, ты настоящий отец хитрости. Иди. Можешь действовать.
Джинн поклонился:
— Слушаюсь, повелитель.
И исчез, оставив после себя еле уловимый запах корицы.
Муса ибн Нусайр, наместник, сдавленно хихикнул, повторяя про себя слова, что должен был сейчас сказать посланнику Величайшего. Да, это могло помочь. В любом случае отсрочку это гарантировало. А там, будь что будет.
Он встал, поправляя одежды. Уверенно шагнул к выходу, откинул полог. Полуденное солнце ослепило на мгновение, а когда глаза привыкли, Муса, щурясь, осмотрел двор, каменные ступени и стоящих внизу стражников халифа в белых бурнусах.
— Ну? Здесь кто-то хотел меня видеть?
Это нельзя было назвать боем. Мелкая стычка, десяток с одной стороны, два десятка с другой. Здесь — тяжелые доспехи, кольчуги и мечи, там — кожаные набойки на войлоке, развевающиеся разноцветные тряпки, копья и дротики. У двоих, правда, были еще луки, старые простые деревяшки, не способные причинить свите комита какого-либо вреда. Сейчас эти двое гарцевали в отдалении от основной части нападающих, мирно сворачивая тетиву и всем своим видом показывая, что столкновение закончилось. Результат — трое убитых там и один раненый здесь. Пострадавший Ардабаст сидел в тени разросшегося можжевельника и кривился, пытаясь перевязать обрывком плаща рассеченную руку.
— Проклятые нищеброды, — проворчал он, поймав взгляд Улиаса. — Кровь так и хлещет.
Улиас снова посмотрел наверх.
На вершине холма продолжалось действо. Берберы носились кругами на своих костлявых клячах, подбадривая себя гортанными выкриками и потрясая оставшимися копьями. Их предводитель, грузный бугай, завернутый в пыльные черные тряпки, стоял неподвижно впереди и глядел на Улиаса. Темные глаза зыркали из-под низко надвинутого персидского шлема с драным конским плюмажем на макушке. Из всех окрестных берберов только у одного был такой шлем.
— Что это значит, Тарик? — крикнул Улиас, делая шаг вперед. — Ты выбрал странный способ поприветствовать меня! Или новая вера заставляет тебя сдохнуть как можно быстрее?
Тарик осклабился.
— Ты как всегда прав, ромей. Моя новая вера говорит, что любой погибший воин попадает сразу в рай, где трахает ромейских женщин. Я решил это проверить.
— Неудачно. Ты ведь жив. Может, ты спустишься, и мы продолжим наши соревнования?
Бербер медленно покачал головой.
— Не сегодня, комит Септема. Мы обязательно продолжим. Когда я приведу тысячи воинов под стены твоего города, мы обязательно продолжим.
Бербер хлопнул в ладоши, подзывая свое колченогое транспортное средство. Лошадь у предводителя была, конечно, лучше, чем у остальных, но даже она не шла ни в какое сравнение с иберийскими рысаками комитской свиты. Тарик на удивление легко для своего веса вскочил в седло и быстро исчез из виду. Остальная шумная братия бросилась за предводителем. Только один задержался на мгновение, исступленно проорал что-то на своем зверином наречии и запустил дротиком в сторону комита. Дротик упал на каменистую почву в десяти шагах от Улиаса. Плашмя.
— Уроды, — проворчал Атаульф, когда затихли берберские вопли и в расселине наступила тишина. — Воевать не могут, а туда же…