— Да я тоже рада. Лёша, только не делай из этого специальных выводов, оки?
— Да не вопрос.
— Точно? Ты же понимаешь, почему я уточняю?..
Он понимал.
Второй раз они встречались через полтора года после первого. Его переклинило, а она сказала: ну, может быть… попробуем. Он решил, что это знак. Всё можно пересобрать, перерисовать, пересложить. Мотался за ней хвостом. Ездил за ней в Москву, к её огромному удивлению. Выкладывался на свои 200, а может, 300 процентов. Совершенно рехнулся. Из всего выпал.
А потом был опять разговор. И ещё один. И она сказала: слушай, это всё хорошо, но получается какой-то изврат. И только тогда он освободил город совсем. Выехал в Красноярск с вещами.
В третий раз он написал. И она написала. И он собрался приехать, хоть все и были уже глубоко женаты. Но она сказала: давай остановимся, слишком сложно, Лёша. Он отказался. Он думал, она тоже откажется, когда он появится. Он ошибался.
— Ладно, — сказал Серёгин, постаравшись как можно нейтральнее улыбнуться, — тебе же хуже.
Эн усмехнулась — пожалуй, чересчур язвительно.
— И ты не приехал начинать старую песню?
— Я по работе приехал.
— И где же ты сейчас работаешь?
— Помощником губернатора. Как тебе?
— Так себе, — отозвалась Эн, — хоть бы уж тогда президента.
— Так ты не поверишь.
— Так и не поверю, да.
Они помолчали.
— Не факт, что ты слышала, — сказал Серёгин. — Красноярские дела. У нас там детей решили порезать в салат. Шьют убийство Кеннеди и минирование моста.
— «Комитет», что ли?
Серёгин удивлённо присвистнул.
— Ого, — сказал он.
— По работе слышала, — кивнула Эн.
— По работе? А ты кем сейчас трудишься?
— О, тебе понравится, — плотоядно улыбнулась Эн. — Помощницей судьи.
— Подожди, — нахмурился Серёгин, — какого судьи?
Обыкновенного, федерального. Она получила заочное юридическое, а стаж муниципальной службы у неё был раньше — она же тогда в избиркоме… Ну вот она и пошла. Интересная, кстати, работа. Нервов бывает много, но где их не бывает, Лёша? Уже три года как. Сработались.
— Мне в суде говорят, — продолжала болтать Эн, не замечая изменившегося настроения Серёгина, — вам, Наталья Лександрна, надо уже сдавать самой. Как будто это так просто. Я не то чтобы мажусь, просто надо допить свой горшочек смелости сначала…
Ему не понравилось. Серёгин пытался сообразить — а что его, собственно, задело? Ну, выучилась; хорошо. Ну, работает; нормально. Ну, помощницей судьи. И что? Но нет, что-то хрустнуло, посыпалось что-то.
— Так а чего ты впрягся за этих взрывателей? — вдруг сама себя оборвала Эн. — Вспомнил анархическую юность?
— Да какие они взрыватели, Эн, окстись. Обычная мелюзга, которую по дворам наловили.
— Ты мне расскажи, ага. У нас тут свои такие же водятся. Как раз слушания в сентябре закончились.
— Какие свои? — насторожился Серёгин.
— Да то же, что ваши, мажорики с ранением в голову.
— С этого места поподробнее.
— Сам почитай. Только не на «Дожде» разном, а то у вас, либерды, там сплошной кровавый режим будет. А про оружие, мины, тренировки по стрельбе враз забудете.
— У нас… у либерды? — уточнил Серёгин.
— Ну, — улыбнулась зубами Эн, — раз «по дворам наловили» — значит, ага. Так только либерастня пишет.
Серёгин поморщился. У него было вшитое в голову внутреннее правило: «укры», «колорады», «либерасты», «путиноиды» и прочий словарь боксёров по переписке был директивным указанием на окончание разговора. Любого. С любым. По любому поводу.
Он спохватился: может, он поморщился только про себя? Нет. Явно нет, раз Эн смотрит в ответ, искривив губу.
— Давно мы всё же не виделись, — заметила она саркастически.
— Давно, — согласился Серёгин, — видимо, с 37-го года, Наташ. Может, это ещё и ты сопляков помогла засудить?
Давид Гаглоев / У неё такие глаза
Всё оказалось непохоже — и в первую очередь глаза.
Стройная блондинка, может, чуть старше тридцати. Красивая. Она смотрела понимающе и даже сочувственно. Чуть склоняла голову и иногда кивала, когда адвокат заводил про отсутствие резонов для содержания под стражей после окончания следствия. Про необходимость лечения для четверых из шести. Про отсутствие судимостей и хорошие характеристики.
У неё были слегка раскосые (и ещё чуть подчёркнутые стрелками) большие грустные глаза, по которым было ясно, что она сама тоже грустная из-за всего вот этого. Из-за того ада, что наколбасили прокурорские. Или губернаторские. Или чёрталысовские. Короче, те, которые тут за старших.