— Перестаньте мотаться у меня перед глазами, — едко потребовала маркиза. — Если вы не в меру толсты для этого стула, идите и садитесь сюда. — Она хлопнула ладонью по краю кровати.
За последние сорок лет Боттандо довольно сильно сроднился с военной дисциплиной и не мог не повиноваться, прекрасно понимая, что допрос идет не совсем по заведенному порядку.
— Вот так, отлично. — Она ободряюще улыбнулась и похлопала его по руке, словно перед ней был маленький мальчик, которому впервые в жизни удалось высморкаться. — Полагаю, вы хотите задать мне кучу дурацких вопросов? Начинайте — у вас пять минут. Потом я хочу уснуть. Мне требуется абсолютный покой.
— Но почему же, — Боттандо начинала тревожить невозможность вставить в разговор хоть единое слово, — почему вы считаете, что мы не способны найти паши картины?
— Потому что вы все идиоты, — доверительно сообщила она. — Все полицейские — идиоты. Это не ваша вина, но так оно и есть. Только дураки идут в полицейские.
Боттандо и сам частенько высказывал схожую точку зрения. Но он не испытал особой радости от того, что в категорию дураков зачислили его самого. Особенно человек, на чью помощь он рассчитывал.
— Скажите, — отважно продолжал он, — что вас натолкнуло на мысль, что картины похитил англичанин Аргайл.
— Аргайл? — рассмеялась маркиза. — Да он не сумел бы украсть и пакетика леденцов из лавки — не то, что картины. Даже не смог их купить!
— Однако мы располагаем заявлением…
— Разумеется, от синьоры Пианты. Такая же идиотка. Слегка не все дома. — Она заговорщически покосилась на генерала и понизила голос: — Ей всюду чудятся воры, убийцы и насильники. Завела в своей комнате телевизор. А я ни разу не смотрела. Скажите, у вас есть телевизор?
Боттандо собирался было признаться, что да, у него есть телевизор, хотя из-за загруженности по службе он редко его смотрит. Но вовремя себя оборвал и строго нахмурился.
— Раз мы получили заявление о краже, то обязаны его проверить.
— Ей не следовало этого делать.
— Почему?
— Скандал! Невозможно. Я этого не вынесу. Не могу, чтобы мое имя трепали газеты.
— Подвергнуться краже — никакой не скандал. В наши дни такое сплошь и рядом случается с самыми знаменитыми людьми.
Маркиза улыбнулась. Она явно считала, что подвергаться краже — типично буржуазное времяпрепровождение.
— А кто такая эта синьора Пианта? — спросил Боттандо. Аргайл рассказывал ему о ней, но генерал заподозрил, что англичанин относился к ней с предвзятостью. Трудно представить, что бывают на свете настолько скверные люди.
— Моя секретарь, моя компаньонка — называйте как заблагорассудится. Невероятно надоедливая, из дальних бедных родственниц. Ужасная женщина, но полезная в повседневном обиходе. Я к ней привыкла и слишком стара, чтобы менять свое окружение. И еще: она раздражает моего назойливого племянника еще больше, чем меня.
Генерал вздохнул.
— С вашего разрешения напоследок я посмотрю, как картины вынесли наружу. Как говорится, на всякий случай. Мистер Аргайл мне сообщил, что некто еще, кроме него, интересовался покупкой этих полотен.
— Чепуха! — Маркиза вновь состроила презрительную мину. — Абсолютная ерунда. Не иначе хитрости Пианты, чтобы заработать побольше денег. Десятки лет ни одна живая душа не собиралась приобретать эти картины. Написала некая дама — просила разрешения посмотреть одно из полотен, но нет никаких оснований считать, что она хотела его купить.
— Дама?
— Господи, нет, вы не успокоитесь, — недовольно проворчала она. — Ну хорошо. Подайте вон ту шкатулку. — Маркиза показала на стоявший в углу столик, на котором покоилось нечто похожее на коробку для шитья. Боттандо, возблагодарив Всевышнего, поднялся с кровати и принес ей требуемый предмет. Старуха порылась внутри и извлекла наружу конверт.
К радости Боттандо, его предположения оправдались — это было письмо от Луизы Мастерсон. Она просила разрешения осмотреть и сфотографировать портрет, написанный неизвестным художником, которым владела графиня и который она видела во время вечеринки, которую в прошлом году устраивал доктор Лоренцо. Портрет ее чрезвычайно заинтересовал, и она хотела бы его исследовать в более спокойной обстановке. Ее желание было связано с книгой, которую Мастерсон намеревалась написать.
— И вы, естественно, ей ответили, — предположил Боттандо.
— Сказала Пианте что-нибудь отписать. Но так и не удосужилась проверить, собралась она или нет. Пустая женщина. Знаете, очень нерасторопна, хотя постоянно жалуется на других.
Боттандо попросил разрешения подержать у себя письмо и сообщил, что корреспондентка, судя по всему, не станет настаивать на своей просьбе. Эта новость не произвела на маркизу никакого впечатления.
Разговор с Мадленой Пиантой получился не таким сумбурным, но гораздо менее приятным. Если маркиза была пусть немного легкомысленной, но умной, живой женщиной с чувством юмора — хоть и ворчала на Боттандо, но явно наслаждалась жизнью и собиралась провести ее остаток как можно лучше, то синьора Пианта казалась ее полной противоположностью. Угрюмая, неулыбчивая, подозрительная, она вряд ли хоть раз по-настоящему рассмеялась с начала пятидесятых. И судя по всему, ни к кому не испытывала симпатии.
На вопросы Боттандо она отвечала односложно — «да», «нет», а все остальное из нее приходилось вытягивать. Сказала, что обвинила Аргайла, потому что определенно виноват он: иностранец, хотел купить картины, но не согласился с названной ценой.
Аргайл явно пришелся ей не по вкусу. Наконец Боттандо спросил, ответила ли она на письмо Мастерсон.
Синьора Пианта неожиданно замялась, стушевалась и объяснила с непонятным нежеланием, что написала ответ — пригласила Мастерсон осмотреть портрет, если к ее следующему приезду в Венецию он еще не будет продан. Она позвонила в пятницу в фонд: договориться о времени и оставила сообщение сотруднику — имени она не знает, но, судя по всему, он итальянец, что Мастерсон может прийти в девять вечера. Сообщила, что ее встретят на набережной напротив «Джиардинетти Реали» в нескольких минутах ходьбы от палаццо. Пианта объяснила, что назначила такое время, потому что собиралась в кино и не хотела, чтобы гостья приходила без нее. Но Мастерсон так и не появилась.
— Полагаю, вы догадываетесь, что пока ждали и потягивали кофе, ее убивали всего в сотне ярдов от вашего дома. Вам не приходило в голову об этом сообщить?
— Приходило, — ответила Пианта, пытаясь скрыть под показным раздражением неловкость. Но она не увидела связи между несостоявшимся визитом Мастерсон и ее смертью. Да и маркиза бы рассердилась, если бы она сообщила в полицию и вовлекла ее имя в скандал. Нет, она, Пианта, не видела никого, вызывающего подозрение.
Боттандо покачал головой. В самом деле, недалекая женщина. Но теперь они по крайней мере знают, почему Мастерсон оказалась в «Джиардинетти Реали». Хотя пришлось скрепя сердце признать, что это нисколько не продвинуло их к раскрытию преступления. Он велел ей сделать официальное заявление и, чтобы успокоить, сказал, что нет никаких причин предполагать, что дело попадет в газеты.
После его слов Пианта стала общительнее и показала, где висели полотна и как, по ее мнению, их вынесли из дома.
Передняя дверь. Или скорее то, что некогда служило церемониальным входом со стороны Большого канала, куда приставали гондолы и торжественно и помпезно высаживали своих пассажиров. Теперь им почти не пользовались. Частный извоз на гондолах сейчас уж не тот, что раньше.
Боттандо окинул массивные створки профессиональным взглядом. Очень старые, решил он. Скорее всего восемнадцатый век. Дерево постоянно подвергалось действию сырости и жары, но все еще крепкое. А внушительный замок не устоит перед современным грабителем и тридцати секунд. Везде одна и та же история: к чему зарешечивать окна, если дверь остается открытой? Пока Боттандо размышлял, синьора Пианта настойчиво твердила, что именно Аргайл со своими соотечественниками — в ее изображении он выглядел эдаким современным Раффлзом[7], что Боттандо показалось самым невероятным сравнением, — именно они пробрались глубокой ночью в дом и вывезли по воде полотна. Никто ничего не слышал, потому что все спальни расположены на третьем этаже, а маркиза взяла привычку принимать на ночь снотворное. Слушая ее трескотню, генерал что-то проворчал, открыл дверь и вышел на причал.
7
Образ джентльмена-грабителя, выведенный английским романистом Э. У. Хорпунгом (1866–1921)