— То есть?
— Опять намек на то, что я хочу занять это место. Она считала, что я слишком мало пишу.
— Но так оно и есть?
Миллер покачал головой.
— Луизе было бы недостаточно и полной энциклопедии «Британика». Я сказал, что заканчиваю большую статью, и дал экземпляр. Забавно, — продолжал он с горечью, которая невольно смущала своей эгоцентричностью, — я вступил в комитет, рассчитывая, что это поможет моей карьере. Но в самый ответственный момент заработали одни неприятности: комитет вовлечен в скандал, и я потерял обоих оппонентов. Сначала Луизу, хотя трудно представить, что она могла бы отнестись ко мне великодушно. А затем Робертса, и это совершенно ужасно. Кто теперь согласится выполнить его работу? Не представляю. Моральные обязательства — слишком ответственное дело.
Боттандо пришлось вмешаться, чтобы направить разговор в более конкретное русло. Время поджимало. Миллер показал паспорт и авиабилет, которые свидетельствовали, что в момент смерти Бралля он находился в Греции. Американец сообщил, что вот уже три года не видел старика. Его алиби в дни убийств Мастерсон и Робертса тоже не вызывали сомнений.
— Что у вас? — спросил генерал у Флавии, когда они направлялись к выходу. — Неужели удача?
— Похоже на то, — ответила она. — Вода от протечки в коридоре дошла примерно вот до сюда. Я разговаривала с комендантом здания, и он сообщил мне, что с крышей все в порядке. И напомнил — как я могла забыть? — первый дождь за три недели был пару дней назад, когда мы с Джонатаном ездили на лодке.
— А знаете, — улыбнулся ее начальник, когда они подходили к пристани вапоретто, — я начинаю думать: если еще немного повезет, нам удастся сохранить свои места.
Доктор Коллман, как и все, был недоволен его появлением, но Боттандо уже успел привыкнуть к подобному приему. Во время разговора с Флавией немец чувствовал себя неуютно, а теперь, когда вошел генерал, он и вовсе ощетинился.
— Я знаю, вы подозреваете, что это я ее убил из-за той картины, — мрачно и довольно грубо проговорил он и нисколько не завоевал симпатий Боттандо.
— Приходила такая мысль, — отозвался тот. — Так убили или нет?
— Конечно, нет, — с большим, чем обычно, жаром произнес немец. — Что за дикая мысль!
— Я читал ваш отчет. Робертс полагал, что полотно подлинное, и тому имелось документальное подтверждение, но вы сочли неубедительным ни то ни другое. Почему?
— Почему? — Коллман искренне удивился. — Вы совершенно заблуждаетесь: Робертс ничего подобного не утверждал. И документы, которые мне удалось обнаружить, с определенностью ничего не доказывали.
— А находки других ученых? Например, доктора Бралля?
— Не представляю, о чем вы говорите, — замялся немец. — Бралль давно вышел в отставку. И если имел собственное суждение по поводу данного полотна, мне о нем не потрудился сообщить. И вообще занимайтесь-ка лучше расследованием и перестаньте учить меня, что мне делать…
— Какую сумму составлял ваш откат, доктор? — сухо поинтересовался Боттандо.
— Простите, не понял. — Немец снова удивленно вскинул брови.
— Поняли. Я спрашиваю о вашем откате.
— Если это то, что я подозреваю… то это… Чудовищно! Как вы смеете предполагать, будто я…
— Хорошо, хорошо. Извините, что я так сказал. Но неужели вы в самом деле считаете, что полотно — подделка?
Немец мучительно заломил руки.
— Возникли некоторые сомнения…
— Так почему бы так и не сказать?
— Потому что я следовал совету профессора Робертса: в отсутствие документальных свидетельств все зависит от оценки стиля. Это его область, а не моя.
Немец чопорно восседал на стуле: спина прямая, колени сведены, всем своим обликом проявляя то, что можно было бы охарактеризовать как весьма умеренный гнев. По мере разговора все признаки его недавней нервозности исчезли. Боттандо вздохнул и попытался вернуть собеседнику настрой на сотрудничество.
— Ну и как вы нашли Доницетти?.. — начал он, и Коллман устало проворчал:
— Сколько же можно говорить об одном и том же? Я был в опере и все представление сидел рядом с Робертсом и моей женой.
— Половина вашего алиби на том свете, другая половина связана с вами узами брака. Паршиво получается, доктор, — хмыкнул Боттандо. Коллман возмущенно фыркнул.
— Ну хорошо, поговорим о том вечере, когда убили Робертса, — продолжал генерал. — Где вы были?
— Я уже несколько раз сообщал, что отнес пакет Робертсу, после чего вернулся к себе. Покормил детей и попытался поработать.
— Один?
— Да, один.
— Последний вопрос: вы приглашали Мастерсон выпить на острове или уже на катере?
— На катере. Спросите Миллера — он все слышал.
— Спасибо, доктор. На сегодня достаточно. Боттандо и так выдержал слишком много за одно утро. Голову ломило, в ней хаотически носились факты и теории, пытались выстроиться в единое целое и никак не могли. Генерал вышел из унылого дома на еще более унылую улицу. Дождь полил сильнее, как и предрекал Флавии старый гондольер. Боттандо, спасаясь от пронизывающего ветра с лагуны, плотнее запахнулся в пальто и поспешно зашагал к набережной. Он и так опаздывал на ленч. Теперь, чтобы успеть на встречу с Боволо, придется вообще отказаться от еды. Дьявольщина! Больше всего на свете Боттандо не любил пропускать обед.
Взбодренный надеждой обрести потерянные было картины, Аргайл тоже не сидел все утро без дел. Он позвонил в Лондон Бирнесу и попросил разнюхать насчет продаж Тициана за последние несколько лет. Особенно его интересовали полотна с новыми с иголочки сертификатами авторства. И сам рассказал, чем занимался в последнее время. Бирнес, немного успокоенный перспективой, что его сотрудник наконец хоть что-то заработает, пообещал произвести разведку и по результатам перезвонить.
С этого момента Аргайл оставил полицейскую работу полицейским, а сам занялся установлением авторства полотна маркизы. В конце концов, это могло иметь отношение к убийству Мастерсон. И еще: Боттандо, кажется, не сомневался, что картина в итоге отыщется и может попасть к нему в руки. Поэтому лучше иметь представление, за что собираешься выкладывать деньги.
Но искать еще не значит найти. А вот в этой области у него не было особенных успехов. Сначала он умыкнул заметки Мастерсон, затем присвоил в библиотеке ее ксерокопии и, наконец, конфисковал на время книги с ее полок. И сведя все воедино, надеялся что-то да прояснить, но должен был признать, что пока не обнаружил и намека на ответ. Джорджоне, Тициан и не слишком обаятельный Пьетро Луцци. Несомненно, эту троицу что-то объединяло, и, несомненно, Мастерсон знала, в чем тут дело. Аргайл нехотя пришел к выводу, что она была намного умнее, чем он.
— Ну и что удалось выяснить? — спросила его Флавия, когда они встретились за обедом, который пришлось пропустить Боттандо.
Аргайл в ответ уныло засопел.
— Честно говоря, немного. Я знаю, что на автопортрете художник лет тридцати. И еще, что Тициан изобразил его в своей серии фресок в Падуе и на наброске из Милана.
— Отлично, — постаралась поддержать его Флавия. — Теперь остается выявить всех приятелей Тициана, и дело сделано. В то время рисовать друзей в сюжетах религиозного содержания было обычным делом. Ты же сам говорил, что Тициан запечатлел свою покойную возлюбленную. Так почему он не мог поступить так же и с остальными?
Аргайл вскинул на нее глаза:
— Повтори!
Флавия послушалась и начала снова:
— Ты же сам мне говорил…
— Я говорил чисто риторически, — порывисто перебил он ее, вскочил на ноги и стряхнул с костюма хлебные крошки. — Хотя очень полезно выслушать все это от другого. Надо же, проявить подобную тупость!
— Надеюсь, ты говоришь о себе?
— Естественно. Это же очевидно. Возлюбленная, ха! Думаю, тебе не приходилось встречать большего идиота, чем я.
Флавию часто подмывало согласиться с подобными сентенциями Аргайла, но на сей раз она сделала вид, что не расслышала.
— Ты о чем?