— Стой! — зычно крикнул Лантух. — Вы — оренбуржцы?
— Оренбуржцы, — донеслось в ответ.
— Так куда ж вас черти несут? Мы же здесь. Вертайте к нам!
Конные послушались. Комбат пошагал им навстречу. Двое всадников приблизились ранее других, одни из них спросил:
— Как дела?
— Нормально. Под утро так им морду набили, что без сапог готовы были драпать!
— Без сапог?.. Да они ж, говорят, сплошь лапотники…
Эта фраза насторожила Лантуха. Пригляделся позорче к подъехавшим, а у них на папахах — трехцветные ленточки.
— Ребята, по белякам огонь! — прокричал что было мочи, выстрелил из нагана в упор и тут же сам плюхнулся на землю.
— Зацепило или трухнул? — не утерпел с вопросом Калмыков.
— Нет, Васильич, — отозвался Лантух, — пал сам, с умыслом, чтобы ребятам цели видать было лучше. И все обошлось, человек двадцать уложили, остальные утекли…
— Хор-р-рошо, — весело проговорил командир. — Выходит, ждал ты оренбуржцев красных, а заявились оренбуржцы белые? Такие истории лучше всяких лекарств…
Дня через четыре Михаил Васильевич был уже на ногах и вернулся к исполнению своих командирских обязанностей. Напряженность боев возрастала и возрастала. Как-то около полуночи в штаб полка дозвонился командир 1-го батальона и огорошил жуткой вестью:
— Убили вашего брата, Михаил Васильевич.
— Не верю, не может быть, — разгневанно запротестовал Калмыков. — Какой ни есть, несите сюда, ко мне.
Что-то подсказывало, что брат еще жив. Во втором часу ночи Федора внесли в штаб на носилках. Он глубоко и тяжело дышал, его сильные руки сжимали окровавленную голову. Фельдшер Александр Ламкин с трудом отвел их и приступил к осмотру. Пуля, войдя в лоб, на выходе разворотила затылок. После вспрыскиваний раненый задышал легче, открыл глаза, но, как видно, не узнал ни брата, ни Ламкина.
— Везите в Кунгур, в госпиталь, — распорядился Калмыков.
Утром следующего дня три тяжелых ранения получил и комбат Федора — Николай Беляков. Первая рота брата и весь его батальон, оставшись без командиров, впали в замешательство, не выдержали, стали пятиться. «Твое место там», — приказал себе Михаил Васильевич. Только вскочил на копя, подбежал связист с телеграммой. В ней была лишь одна строка:
«Калмыков скончался от ран».
До глубокой ночи не покидал тогда командир полка боевых порядков 1-го батальона. Подбадривал бойцов брата, несколько раз сам поднимал и роту, и весь батальон в контратаки. В горячке схваток с врагами забывалось на время тяжкое личное горе…
Иссякали силы богоявленцев и первоуральцев. Еще сложнее складывалась обстановка в центре и на левом фланге. 1-я бригада Ивана Грязнова, представлявшая своими двумя стрелковыми и кавалерийскими полками по существу всю былую 4-ю Уральскую до вступления в нее партизанских частей, была вынуждена оставить Красноуфимск. Ценой невероятных усилий вернула затем город обратно, но… только на сутки. Не шли на лад дела и во 2-й, 4-й бригадах Ивана Каширина и Николая Томина. Каширинцы сдали поселок Молебского завода. Несколько раз на самом крайнем левом фланге переходила из рук в руки станция Шамары, которую томинцы в конце концов так и не удержали за собой.
Начдив Блюхер настойчиво просил командарма «усилить дивизию хотя бы двумя свежими полками, так как, учитывая большое превосходство неприятеля, невозможно ему оказывать противодействие». Но у штаба армии вновь никаких резервов не было и службы комиссариата Уральского военного округа, ведающие вопросами мобилизации в РККА местного населения, ничего существенного наскрести уже не могли.
28 октября и Р. И. Берзин телеграфировал прямо, минуя штаб фронта, Высшему Революционному Военному Совету Республики:
«За последнее время на Кунгурском направлении идут отчаянные бои. Блюхер со своими частями истекают кровью. При наступлении противника обнаруживаются новые части… Противник ведет главный удар с Молебского завода и Красноуфимска… Не увеличивая, могу сказать, что положение создается серьезное, если не больше…»[17]
Через двое суток в Москву была передана новая, еще более тревожная телеграмма:
«Положение III армии становится все опаснее, ввиду громадного сосредоточения сил противника. Мы бросили все, что имели для создания противовеса превосходящим в три раза силам противника. Все обещанные резервы из центра остаются на бумаге. Учитывая создавшееся положение, которое может погубить все, мы обречены на верную гибель, что и довожу до сведения. Командарм III Берзин».