Махновцы были серьезным и коварным противником. Действуя мелкими подвижными группами, придерживаясь тактики воровских набегов, они зачастую оставались неуязвимыми для регулярных воинских красных частей. Очень трудно было предугадать, откуда и где могут объявиться их банды в тот или иной момент. Не легче приходилось вести преследование. Враги ловко заметали свои следы и, получая чуть ли не в каждом селении от кулачества свежих коней, с поразительной быстротой перекидывались с места на место.
Знание законов полевой войны выручало тут слабо. Борьба с махновцами требовала особых методов, чрезвычайного напряжения сил, высочайшей бдительности и, конечно, немалого политического искусства. Все эти качества со временем пришли к закаленным в былых боях краскомам и красноармейцам, но платить за новый опыт и мастерство пришлось очень дорогой ценой.
Зиму и начало весны 1921 года 42-я дивизия М. В. Калмыкова обеспечивала охрану левого берега Днепра и защиту железных дорог, идущих от Синельниково в Крым и на Донбасс. В марте махновцам было нанесено решительное поражение в районах их главных опорных баз — Каховки, Гуляй-поля, Пологов.
Наступило затишье. Мирные перемены коснулись и частей 4-й армии. Красноармейцы старших возрастов стали увольняться в запас, дивизии сворачивались в бригады, бригады — в полки. Пробыв начальником дивизии два месяца двадцать четыре дня, Михаил Васильевич вновь вернулся в комбриги и передислоцировался со своими полками с Украины на Северный Кавказ, где бригада занялась обычной боевой учебой да несением гарнизонной и караульной служб.
Тогда-то и задумался всерьез Калмыков о грядущем своем житье-бытье. В ратных делах он уже второй десяток лет, более половины из которых прошло на полях жесточайших сражений. Испытал, пережил всякого, но от тяжелых ранений боевая судьба миловала и от болезней уберегла. Здоров, крепок, пожалуй, все так же, как и в десятом году, когда в рекруты брали. Хоть тридцать три скоро стукнет, а вернись обратно, к родичам да сотоварищам в башкирскую Красную Усолку, былое искусство — мастерство стеклодува — мигом восстановил и жарищу у печей любую бы выдержал…
Да где там… Разве отпустят из строя? Не рядовой, не ротный даже… Тут, как ни крути, а думать об одном следует — о кадровой службе на всю оставшуюся жизнь. Но вновь нелады — поднялся-то из старших унтеров высоко и боевого опыта достаточно, а общего образования по-прежнему самая малость и военных, политических наук по-настоящему не проходил, все налету, урывками схватывал.
И взял однажды комбриг Калмыков перо, лист самой доброй бумаги на стол выложил и впервые за свое долгое пребывание в армейских рядах принялся за рапорт сугубо личного характера.
«Понимая психологию революционной массы, зная идеи революции и помня заветы партии, — писал Михаил Васильевич, — я успешно справлялся с задачами, которые выпадали на мою долю. Но, сознавая скупость общего образования, малую теоретическую подготовку, в течение всей гражданской войны лелеял мысль в удобный момент уехать в центр с тем, чтобы обогатить себя, изучив военные предметы…
Теперь, когда военная угроза миновала, когда армия переводится на мирное положение, сокращаясь количественно и улучшаясь качественно, главным образом в лице своего комсостава, я считаю своим нравственным правом и долгом заняться собой как командиром. Поэтому и прошу командировать меня в Москву для поступления если не в академию Генштаба, так на высшие командные курсы.
По окончании курса я с бо́льшей уверенностью стану на работу в рядах армии и, конечно, принесу больше пользы в будущем для СовРоссии».
На этом можно было и подписаться, но не поспешил и в последнем абзаце рапорта высказал не менее сокровенное:
«Проведя более трех лет вдали от центра Революции, я и как партийный работник, возможно, уже несколько отстал от курса или темпа работы, так что пребывание в Москве и с этой стороны принесет мне много пользы»[59].
Рапорт пошел по инстанциям. Члены РВС армии и Республики признали доводы комбрига Калмыкова убедительными, обоснованными и просьбы его уважали. 16 июля 1921 года Михаил Васильевич, сдав бригаду преемнику, выехал в Москву, имея на руках предписание на учебу в Академию Генерального штаба Красной Армии.
Дорога из Владикавказа тянулась невероятно долго — разруха более всего разъела своей ржавчиной железнодорожный транспорт. Так что времени для неспешных раздумий было предостаточно. Вспоминал абитуриент Калмыков свои былые бои-походы, но чаще мысли уносили в будущее, заставляли размышлять о том, что ждет его в стенах академии, при встрече с профессорами и преподавателями, которые, как был наслышан, почти сплошь из генералов и полковников, старых, прижимистых и нудных.