— Мистер Диллон! — крикнул он через борт после полдюжины поворотов и всплеска ядра, упавшего в волны чуть за кормой «Софи» и обрызгавшего ему затылок. — Мистер Диллон, мы переведем остальных пленных позднее и отплывем, как только вы сочтете это удобным. Может быть, вы хотите, чтобы мы подали вам буксирный канат?
— Нет, благодарю вас, сэр. Румпель будет поставлен через две минуты.
— А тем временем мы смогли бы задать им перцу, — размышлял Джек, глядя на напряженные лица своих моряков. — Как минимум дым нас немного прикроет. Мистер Пуллингс, пушки левого борта могут стрелять по готовности.
«Так-то лучше», — подумал капитан, заслышав выстрелы, грохот, видя пороховой дым и отчаянные усилия матросов. Он улыбнулся при виде стараний находившегося рядом с ним орудийного расчета бронзовой пушки, внимательно наблюдавшей за падением своих ядер. Огонь «Софи» лишь подзадорил канонерки, которые стали обстреливать их с удвоенной силой. На фронте с четверть мили в хмурых волнах, идущих с веста, отражались огненные вспышки.
Стоявший впереди капитана Баббингтон указал рукой назад. Обернувшись, Джек увидел Диллона, старавшегося перекричать грохот, что новый румпель поставлен.
— Поднять паруса! — скомандовал Джек, обстененный фор-марсель перебрасопили, и он наполнился ветром.
Требовалось набрать скорость, и после того как поставили все передние паруса, он повел «Софи» по ветру, курсом бакштаг, прежде чем привестись к ветру и лечь на курс норд-норд-вест. Таким образом, «Софи» подошла ближе к канонеркам и оказалась напротив их фронта. Орудия левого борта вели непрерывный огонь, неприятельские ядра падали в воду или пролетали над головами, и в какой-то момент его охватил дикий восторг от мысли броситься на них — в ближнем бою они были неповоротливыми тварями. Но потом Джек подумал, что с ним призы, а на борту у Диллона опасное количество пленных, и отдал приказ круто обрасопить реи.
Призы одновременно привелись к ветру и со скоростью пять-шесть узлов ушли в открытое море. Канонерки преследовали их в течение получаса, но с приближением сумерек и увеличением отрыва, одна за другой повернули и пошли обратно в Барселону.
— Пьесу эту я сыграл плохо, — сказал Джек, кладя смычок.
— У вас не было настроения, — отозвался Стивен. — День выдался хлопотный, утомительный. Впрочем, принесший удовлетворительные результаты.
— И то правда, — согласился Джек, несколько просветлев лицом. — Конечно. Я в полном восторге. — Наступила пауза. — Вы помните некоего Питта, вместе с которым мы однажды обедали в Маоне?
— Армейского?
— Да. Скажите, вы бы назвали его привлекательным или же красивым?
— Нет. О, нет.
— Рад, что вы так сказали. Я очень высоко ценю ваше мнение. Скажите мне, — добавил Джек после продолжительной паузы, — вы обратили внимание на то, как возвращаются к вам ваши мысли, когда вас что-то угнетает? Это как при цинге, когда открываются старые раны. Я ни на минуту не забывал, что Диллон сказал мне в тот день, его слова до сих пор терзают мне душу, и последние дни я вновь и вновь их обдумываю. Полагаю, я должен потребовать у него объяснений, мне давно следовало это сделать. И я это сделаю, как только мы вернемся в порт. Разумеется, если мы туда вообще вернемся.
— Пам-пам-пам-пам, — произнес Стивен в унисон со своей виолончелью, взглянув на Джека. На мрачном, хмуром лице капитана застыло чрезвычайно серьезное выражение, а в затуманившихся глазах плясали зловещие искорки. — Я начинаю верить, что законы являются главной причиной многих несчастий. Дело не только в том, что мы рождаемся под знаком закона Божия, который требует повиноваться другому закону, закону человеческому, суть его вы помните, а стихов Писания я не запоминаю. Нет, сэр, мы рождаемся в рамках полудюжины законов и должны повиноваться еще пятидесяти. Существуют параллельные наборы законов, составленных в разном ключе, которые не имеют ничего общего и даже явно противоречат друг другу. Вот вы хотите предпринять нечто такое, что вам запрещают, как вы мне объясняли — Устав и правила великодушия, но чего требует ваше нынешнее представление о моральном законе и законах чести. Это лишь один пример того, что столь же естественно, как дыхание. Буриданов осел сдох от голода, находясь между двумя яслями, которые в одинаковой степени притягивали его. Так же обстоит дело, лишь с небольшими различиями, и с этой двойной преданностью — еще одним большим источником мучений.