Поскольку весь экипаж был при деле, Стивен отправился на нос к вязовой помпе, через которую ежедневно наблюдал за чудесами, происходящими в морской пучине, обитатели которой, видимо, самого доктора считали лишь деталью помпы. Впрочем, на сей раз его присутствие служило помехой в разговорах моряков. Он заметил эту скованность, и их тревога передалась ему.
За обедом Джеймс был весел: он пригласил к столу Пуллингса и Баббингтона, и их присутствие, наряду с отсутствием Маршалла, несмотря на хмурое молчание казначея, придало трапезе праздничный характер. Стивен наблюдал за лейтенантом, который присоединился к хору, исполнявшему песню, сочиненную Баббингтоном, и монотонно гремел:
До смерти буду сей закон
Блюсти честнейшим я манером,
И кто бы ни воссел на трон —
Викарий Брейский[86] мне примером.
— Молодцы! — воскликнул он, хватив кулаком по столу. — А теперь каждому по стакану вина, чтобы смочить глотки, затем мы все должны выйти на палубу, хотя мне, как хозяину, неприятно такое заявлять… Какое счастье снова сражаться с кораблями Его Величества, а не с этими проклятыми каперами, — заметил он после того, как вышли молодые офицеры и казначей.
— Какой же вы, право, романтик, — заметил Стивен. — Ядро, выпущенное каперской пушкой, проделывает такое же отверстие, как и то, что выпущено королевским орудием.
— Это я-то романтик? — с искренним негодованием воскликнул Джеймс, и в его зеленых глазах вспыхнул гневный огонь.
— Да, мой дорогой, — ответил Стивен, нюхнув табака. — Вскоре вы начнете меня убеждать в божественных правах монархов.
— Что же, даже вы, с вашими нелепыми представлениями о равноправии, не станете отрицать, что король — единственное мерило чести?
— Ни в коем случае, — отозвался доктор.
— Когда я последний раз был дома, — продолжал Джеймс, наполняя бокал Стивена, — мы справляли поминки по старику Теренсу Хили. Он был арендатором у моего деда. И там пели песню, которая весь день не выходила у меня из головы. Но теперь я никак не могу ее вспомнить.
— А что за песня — ирландская или английская?
— В ней были английские слова. Одна строфа звучала так:
Дикие гуси летят, летят, летят,
Дикие гуси плывут по свинцовому морю.
Стивен насвистел мелодию и своим скрипучим голосом запел:
Они никогда не вернутся:
Белый конь загадил, загадил,
Белый конь загадил наш зеленый луг.
— Она самая. Благослови вас Господь! — воскликнул Джеймс и, напевая, вышел на палубу убедиться, что матросы стараются вовсю.
На закате «Софи» вышла в открытое море и взяла курс прямо на Менорку. Перед самым рассветом она снова направилась к берегу, все еще подгоняемая свежим бризом, дувшим чуть восточнее от севера. Однако в воздухе ощущалась осенняя прохлада и сырость, с которой в памяти Стивена связывался урожай грибов в буковых лесах; над водой стелился туман необычного бурого цвета.
«Софи» подходила к берегу правым галсом, держа курс на вест-норд-вест. Просвистали команду поднять койки наверх и уложить их в сетки; в воздухе стоял аромат кофе и запах жареного бекона, которые смешивались воздушным вихрем на наветренной стороне туго натянутого триселя. Бурый туман по-прежнему скрывал находившуюся слева по носу долину Льобрегат и устье реки, однако поодаль, там, где на горизонте маячил едва различимый город, восходящее солнце успело выжечь несколько пятен тумана. Остальные его участки могли скрывать мысы, острова, отмели.