— Позвольте узнать, что именно вы совершили? Я так мало знаю о флотских делах...
— Все просто: мне два раза чуть не проломили голову — сначала во время сражения на Ниле и потом еще раз, когда «Женерё» захватил старый «Леандр». Приспела пора раздавать награды, и поскольку я оказался единственным оставшимся в живых лейтенантом, то наступил и мой черед. Повышение ко мне пришло не сразу, но, клянусь, оказалось кстати, хотя я его и не заслужил. Как насчет чая? Да еще с куском сдобного пирога? Или предпочитаете продолжить пить портвейн?
— Чай был бы весьма кстати, — отозвался Стивен. — Но скажите, — продолжал он, взявшись за скрипку и прижав ее подбородком, разве ваши флотские назначения не связаны со значительными расходами, поездкой в Лондон, приобретением мундира, клятвами, приёмами…?
— Клятвами? Вы имеете в виду присягу? Нет. Это касается только лейтенантов. Вы отправляетесь в Адмиралтейство, они зачитывают вам бумагу, где говорится о необходимости соблюдать верность трону, о могуществе империи, о полном непризнании Папы Римского. Вы чувствуете торжественность момента и произносите: «Даю в сем клятву», а парень за конторкой говорит: «Итого с вас полгинеи», — и знаете, у вас тотчас пропадает ощущение торжественности. Но это касается лишь офицеров, хирурги же получают патент. Думаю, вы-то не станете возражать против принятия присяги, — произнес Джек с улыбкой, но, почувствовав, что замечание прозвучало неделикатно, затрагивая личность гостя, продолжал: — Я служил с одним беднягой, который отказывался принимать присягу, вообще любую присягу, из принципа. Он мне никогда не нравился — постоянно трогал своё лицо. Он был нервным, видно, эта привычка ему как-то помогала. Однако всякий раз, когда вы смотрели на него, у него был или палец во рту, или он сдавливал себе щёку, или перекашивал подбородок. Разумеется, это пустяки, но когда постоянно, изо дня в день на протяжении долгого плавания, находишься с ним в одной кают-компании, такое поведение начинает утомлять. В констапельской или в кубрике ещё можно сказать: «Ради Бога, оставь свое лицо в покое», но в кают-компании приходилось терпеть его ужимки. Он пристрастился к чтению Библии и из этого чтения заключил, что он не обязан принимать клятву. Когда устроили дурацкий суд над беднягой Бентамом, его вызвали в качестве свидетеля, и он наотрез отказался присягать. Старику Джарви он объяснил, что это противоречит чему-то там в Евангелии. Всё могло сойти с рук, имей он дело с Гамбье или Сомаресом, но старик Джарви ему не спустил. Беднягу, к сожалению, списали. Признаться, я его не любил, да и сказать по правде, воняло от него, но он был неплохой моряк и никому не причинял вреда. Вот что я имею в виду, когда говорю, что вы не стали бы возражать против присяги — вы же не фанатик.
— Нет, конечно же, — отозвался Стивен. — Я не фанатик. Воспитал меня философ, и я в известной мере проникся его философией. Он бы назвал присягу детской забавой — бесполезной, хотя и безвредной, которую следует избегать или игнорировать, если вам её навязывают. Но в наш век есть немного людей, даже среди ваших морских волков, которые хоть немного поверят в кусок хлеба эрла Годвина[13].
Наступила продолжительная пауза, во время которой принесли чай.
— Чай вы пьете с молоком, доктор? — спросил Джек.
— Если можно, — отозвался Стивен, который о чем-то задумался, уставившись в пустоту и сжав губы в беззвучном свисте.
— Я бы хотел… — начал было Джек, но Стивен его прервал:
— Принято считать, что проявлять себя в невыгодном свете — это признак слабости или даже неразумности. Но вы говорите со мной с такой откровенностью, что я не могу не последовать вашему примеру. Ваше предложение чрезвычайно соблазнительно. Если не учитывать соображений в пользу такого решения, о которых вы сообщили столь предупредительно, дело еще и в том, что здесь я нахожусь в крайне стесненных обстоятельствах. Пациент, которого я должен был обслуживать до осени, скончался. Насколько мне известно, человек он был состоятельный — у него имелся дом на площади Меррион. Но когда мы с мистером Флори стали осматривать его имущество, прежде чем опечатать, то ничего не нашли — ни денег, ни векселей. Его слуга сбежал, что может всё объяснить, однако друзья покойного на мои письма не отвечают, а война отрезала меня от моего небольшого имения в Испании. И когда я вам сказал некоторое время назад, что давно так хорошо не ел, я говорил это не фигурально.
13
Эрл Годвин прославился тем, что пытался доказать свою невиновность в смерти брата, преломив хлеб и воскликнув: «Если я виновен, пусть этот кусок хлеба, который я вкушу, задушит меня». Далее он откусил хлеб, подавился и умер.