Поскольку он не мог в данную минуту найти выход своему гневу, тот превратился в меланхолию: Джек поневоле стал размышлять о том, что не имеет своего корабля, о нарушенных обещаниях, данных ему прямо или косвенно; о многих планах, которые он строил. Призовому агенту, своему поверенному, он задолжал сто двадцать фунтов, а вскоре предстояло платить пятнадцать процентов по займу. Жалованье же его составляло всего пять фунтов двенадцать шиллингов в месяц. Некстати вспомнились приятели и сослуживцы, которые, будучи моложе Джека, оказались удачливее его. В лейтенантских чинах они уже командовали бригами или куттерами, а некоторые даже получили коммандера. И все они захватывали трабакколо в Адриатическом море, тартаны в Лионском заливе, шебеки и сетти по всему испанскому побережью. Слава, продвижение по службе, призовые деньги.
Буря оваций подсказала Джеку, что представление закончилось, и он принялся старательно хлопать в ладоши, придав лицу восторженное выражение. Молли Харт сделала реверанс и улыбнулась, поймала его взгляд и улыбнулась снова. Он принялся аплодировать ещё громче, но она как-то почувствовала, что Джек или не удовлетворен концертом, или отчего-то невнимателен, и ее радость заметно уменьшилась. Однако исполнительница продолжала благодарить слушателей сияющей улыбкой, неотразимая в бледно-голубом атласном платье и с великолепной двойной нитью жемчуга с «Санта-Брихиды»[1].
Джек Обри и его сосед в порыжелом чёрном сюртуке поднялись одновременно и переглянулись. Джек вернул лицу выражение холодной неприязни, причём остатки нарочитого восторга делали его особенно неприветливым, и понизив голос, произнес:
— Меня зовут Обри, сэр. Я остановился в "Короне".
— А меня, сэр, Мэтьюрин. По утрам меня можно найти в кофейне Хоселито. Могу я попросить вас отодвинуться?
На секунду у Джека возникло нестерпимое желание схватить своё маленькое позолоченное кресло и разбить его о голову этого бледнолицего человека, однако он уступил дорогу с учтивым налётом цивилизованности. У него не осталось иного выбора, иначе бы они столкнулись. И вскоре ему уже пришлось протискиваться сквозь плотную толпу синих и красных мундиров, среди которых иногда попадались черные сюртуки штатских, поскольку эта толпа окружала миссис Харт. Через головы почитателей он прокричал: «Очаровательно, превосходно, великолепно исполнено!», — помахал ей рукой и покинул салон. Проходя по холлу, Джек обменялся приветствиями с двумя морскими офицерами. Один из них оказался его прежним товарищем по констапельской «Агамемнона», который заметил: «Мрачно выглядишь, Джек». Второй - высокий мичман, скованный осознанием важности события и собственной тугой накрахмаленной сорочкой с оборками, который когда-то был салагой из его вахты на «Тандерере». Последним Джек встретил секретаря коменданта и кивнул ему. Тот ответил улыбкой, поднятыми бровями и многозначительным взглядом.
«Хотел бы я знать, что за делишки обделывает сейчас эта мерзкая скотина» — подумал Джек, направляясь к гавани. По пути он вспомнил двуличие секретаря и его собственное постыдное заискивание перед этой влиятельной персоной. Ему обещали великолепный, небольшой, недавно обшитый медью, только что захваченный французский капер. Но тут нагрянул с Гибралтара брат секретаря — и всё, адью этому назначению, целуйте ручки. «Поцелуй меня в задницу!» — громко произнес Джек, со злостью вспомнив, с какой учтивостью ему пришлось встретить это известие наряду с очередными признаниями секретаря в его добром к нему отношении и неопределёнными намёками на будущие блага. Затем припомнил собственное поведение в нынешний вечер, в особенности то, как он уступил дорогу этому коротышке, не сумев достойно ответить, не найдя остроумного ответа, который был бы одновременно и учтив, и убийственен. Обри остался чрезвычайно недоволен самим собой, этим человеком в чёрном сюртуке и всем военным флотом в придачу. Не радовали его ни бархатная нежность апрельского вечера, ни хор соловьев в апельсиновой роще, ни грозди звезд, висевших так низко, что почти касались пальм.