Что касается сути сказанного Макиавелли, то, справедливости и объективности ради, здесь следует еще раз напомнить, что для Людовика XII Милан был вотчиной его предков Висконти (сам он был внуком Валентины Висконти, представительницы династии могущественных правителей Милана до Сфорца)[181]. Взятие Милана (1499 г.) действительно оказалось для короля довольно легким делом. Однако таковым оно стало благодаря военному превосходству французов, союзу, который их король заключил с кланом Борджиа и, во многом, действительно из-за восстания горожан против Лодовико. Последний был вынужден спасаться бегством. Вскоре вся Ломбардия оказалась под властью французов.
После завоевания Милана французами Ломбардия была присоединена к королевскому домену. Налоги были снижены на треть (подчеркнем это обстоятельство), однако ломбардцы все равно были недовольны, считая, что заслуживают вообще избавления от них, поскольку сдали город без боя. Это недовольство подогревало возмущение горожан политикой королевского наместника кондотьера Джан-Джакомо Тривольцио, известного своей жестокостью. Его действия вызвали новое восстание в Милане, так что 5 февраля 1500 г. Лодовико (в другой русской транскрипции – Людовико) Сфорцо, по прозвищу Моро, вернулся в город, опираясь на войска, которые смог набрать в Швейцарии. (Очень яркая характеристика Моро принадлежит Якову Буркгардту[182], куда более сдержанная – некоторым другим авторам).
Отдельно следует упомянуть о проблеме персональной ответственности Лодовико Моро за судьбу Неаполитанского государства и, косвенным образом, судьбу всей Италии. Подавляющее большинство итальянских авторов издавна считают его виновником бед, обрушившихся на их страну, человеком, который прямо попустительствовал французскому захвату королевства.[183] Впрочем, у этой точки зрения были влиятельные противники, в том числе Франческо Гвиччардини, который считал, что основная причина успешного вторжения французов и последующего завоевания Неаполя не предательство или личные качества Моро, а общая слабость существовавшей государственной и политической системы в Италии.
Правда, если мятежная страна завоевана повторно, то государю легче утвердить в ней свою власть, так как мятеж дает ему повод с меньшей оглядкой карать виновных, уличать подозреваемых, принимать защитные меры в наиболее уязвимых местах.
Макиавелли переходит тут к очень важному для него пласту, связанному с необходимостью насилия со стороны государя. Литература того времени касалась этого вопроса редко и с ощутимой неохотой. Обратим, внимание, что автор «Государя» в полном соответствии со своей концепцией взаимоотношения единовластного правителя и общества считает, что обоснованные репрессивные меры могут быть приняты только при наличии соответствующего повода. Между тем, в современной Макиавелли Европе это правило соблюдалось далеко не всегда. Скажем, после начала военных действий Людовика XII против Моро французы вели себя очень жестоко. Наступая из Асти, они попросту вырезали гарнизон Анноны, чем повергли западную Ломбардию в крайний ужас, облегчивший им дальнейшее продвижение.
Совершенно очевидно, что автор «Государя» неоднократно лично был свидетелем насилия в современной ему итальянской политике[184]. Для него это была естественная часть политики, и он считал необходимым не только не обходить стороной данный пласт государственной жизни, но и рационализировать его в своих теоретических построениях. Макиавелли считают сторонником «терапевтического» насилия в политике[185]. Он безусловно считал его полезным в определенные моменты[186]. Некоторые авторы особо выделяют, что он пролил свет на связь между политикой и насилием[187].
Так в первый раз Франция сдала Милан, едва герцог Лодовико пошумел на его границах, но во второй раз Франция удерживала Милан до тех пор, пока на нее не ополчились все итальянские государства и не рассеяли и не изгнали ее войска из пределов Италии, что произошло по причинам, названным выше.
Типичный для Макиавелли прием, когда за некоей максимой (старый государь может восстановить свою власть при первом удобном случае; при повторном завоевании власть удержать проще, чем при первом) ищет ее подтверждение на конкретных примерах. Если судить по работам современных историков, то возвращение Моро в Милан действительно обернулось триумфом[188]. Во многом это стало результатом самых настоящих бесчинств со стороны французов, решительно настроивших против себя все миланское общество. А вот успех Моро в 1500 г. оказался кратковременным, чего не мог не знать Макиавелли. Вскоре французские войска снова вторглись в Ломбардию. На стороне Сфорца было общественное мнение княжества, однако его войска изменили ему (швейцарцы[189], правда, пытались его небескорыстно спасти, но неудачно). Он был разбит 7 апреля 1500 г., взят в плен и отправлен во французский замок Лош, где и умер.
181
Франция вообще давно имела «особые отношения» с Италией. Достаточно вспомнить в этой связи не только претензии герцогов Орлеанских на Милан, но и герцогов Анжуйских на Неаполь. Иногда она осуществляла протекторат над некоторыми итальянскими территориями, например, Генуей (1396–1409), причем, как видно по датам, это было задолго до времени Макиавелли. Одно время французы владели Сицилией, и итальянцы с трудом от них избавились (См, например, Рансимен С. Сицилийская вечерня. История Средиземноморья в XIII веке. М.: Евразия, 2007)
182
«Лодовико Моро – «одно из характернейших явлений того времени и настолько естественный продукт известных общих условий происхождения власти, что его даже нельзя слишком строго судить. Он с изумительной наивностью прибегает к самым безнравственным средствам, по-видимому даже не отдавая отчета в своих действиях. По всей вероятности, он был бы очень удивлен, если бы кто-нибудь вздумал дать ему понять, что существует нравственная ответственность не только за цели, но и за ведущие к ним средства. По всей вероятности, также он способен был поставить себе в особую редкую заслугу и добродетель уменьшение числа смертных приговоров. Полумифическое преклонение итальянцев перед его политическим влиянием он принимал как должное и находил естественным, что в стихотворениях его называли «настоящим властелином Италии». Он утверждал, что держит в одной руке мир, в другой – войну, и на монетах, и картинах по его приказанию изображались эмблематически его всемогущество и унижение противников. После 1406 года он хвалился своей значимостью, говоря, что папа не более как его духовник, император Максимилиан – его кондотьер, Венеция – его казначей, а французский король – его курьер, обязанный отправляться всюду по его воле». – Буркгардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. Смоленск: Русич, 2003. С. 46–47
184
По этому поводу см. отдельную главу в Tarlton Ch. D. Fortune’s circle: A biographical interpretation of Niccolò Machiavelli. Chicago: Quadrangle books, 1970. P. 75–97.
185
Feinberg B. Creativity and the political community: The role of the lawgiver in the thought of Plato, Machiavelli and Rousseau // Western political quarterly, 1970, Vol. XXIII. P. 80
186
Cambell W. Machiavelli: An anti-study. Kingston: University of Rhode Island, 1968. P. 48
187
Ricoeur P. History and the truth. Evanston: Northwestern university press, 1965. P. 256–258, 260
188
См., например, Santoro C. Gli Sforza. La casata nobiliare il Dicato di Milano dal 1450 al 1535. Milano: Lampi di Stampa, 1999. P. 366
189
Вообще почему-то в литературе часто принято считать, что в Италию времен Макиавелли вторгались только французы и испанцы. Это верно только при учете тех стран, которые распространяли на страну свои геополитические претензии. Но на деле очень активное участие в боевых действиях принимали и швейцарцы, причем по боевым качествам они явно превосходили итальянцев. Интересно, что в случае с последним боем Лодовико Моро с французами швейцарские наемники принимали участие в конфликте с обеих сторон. Пикантно, что они проявили солидарность в отношении своих земляков в критический момент уже после боя. Среди наемников было также много немцев.