В случае с диагнозом чахотки речь идет, разумеется, о риторической фигуре, которая должна была подчеркнуть идею, заложенную в тезисе. Между тем, Макиавелли временами в своих сочинениях обращался к медицинским метафорам[219]. В «Государе» впоследствии их будет еще три, одна в шестой главе и две в седьмой.
Фактически Макиавелли затрагивает здесь идею о необходимости политического анализа, предвидения, прогноза. Обычно комментаторы в данном случае ограничиваются ссылками на декларированную автором необходимость предвидения[220]; мне, впрочем, кажется, что термин «предвидение», в котором есть все же оттенок, если не элемент иррациональности, не исчерпывает того, о чем хотел сказать автор. У него большую роль играли расчет и предусмотрительность.
Римляне, предвидя беду заранее, тотчас принимали меры, а не бездействовали из опасения вызвать войну, ибо знали, что войны нельзя избежать, можно лишь оттянуть ее – к выгоде противника.
Один из самых провоцирующих тезисов Макиавелли, если иметь в виду современную политику. Думаю, что отчасти он был продиктован негативными воспоминаниями о постоянно выжидательной политике Синьории, доставившей в свое время так много неприятностей будущему автору «Государя», который во время своих дипломатических поездок тщетно пытался подталкивать свое постоянно колеблющееся правительство к большей решительности во внешней политике[221]. В этой книге одной из максим Макиавелли станет утверждение, что очень многое в действиях государя должно зависеть от конкретных условий, в которых он находится[222].
Поэтому они решились на войну с Филиппом и Антиохом на территории Греции – чтобы потом не пришлось воевать с ними в Италии. В то время еще была возможность избежать войны как с тем, так и с другим, но они этого не пожелали. Римлянам не по душе была поговорка, которая не сходит с уст теперешних мудрецов: полагайтесь на благодетельное время, – они считали благодетельным лишь собственную доблесть и дальновидность. Промедление же может обернуться чем угодно, ибо время приносит с собой как зло, так и добро, как добро, так и зло.
По Юсиму: «Преимущество римлян заключалось только в собственных доблести и благоразумии, ведь время несет с собой всяческие перемены, при которых добро оборачивается злом, а зло – добром». В переводе Фельдштейна: «Им никогда не нравились слова, которые не сходят с уст мудрецов наших дней, – «пользоваться благом выигранного времени»; наоборот, они ожидали этого блага только от своей доблести и предусмотрительности: время гонит все перед собой и может принести добро, как и зло, зло, как и добро». («… perché il tempo si caccia innanzi ogni cosa, e può condurre seco bene come male, e male come bene»).
Это не совсем точно в отношении римлян, которые, например, полагались на «благодетельное время» при диктаторстве Фабия Медлителя, причем сделали это очень эффективно. Правда, если говорить о духе нации, то граждане Рима до начала кризиса их государства действительно рассчитывали почти всегда на собственную доблесть и дальновидность. Примеров тому масса. Зато к закату Римской империи очень многое изменилось, и выжидание стало неотъемлемой частью стратегии государства. Впрочем, Макиавелли здесь рисовал скорее идеальный образ внешней политики Рима. Образ, на который нужно было, по его мнению, равняться настоящему государю.
Но вернемся к Франции и посмотрим, выполнила ли она хоть одно из названных мною условий. Я буду говорить не о Карле, а о Людовике – он дольше удерживался в Италии, поэтому его образ действия для нас нагляднее, – и вы убедитесь, что он поступал прямо противоположно тому, как должен поступать государь, чтобы удержать власть над чужой по обычаям и языку страной.
Король Людовик вошел в Италию благодаря венецианцам, которые, желая расширить свои владения, потребовали за помощь половину Ломбардии. Я не виню короля за эту сделку: желая ступить в Италию хоть одной ногой и не имея в ней союзников, в особенности после того, как по милости Карла перед Францией захлопнулись все двери, он вынужден был заключать союзы, не выбирая.
Здесь есть очень интересный момент с точки зрения как психологии, так и новых социальных явлений того времени: Макиавелли «не упрекает» короля за то, что считает политической ошибкой («Io non voglio biasimare questo partito preso dal rei…»).
С моей точки зрения, ситуация в данном случае выглядит таким образом:
221
См., например, Montevecchi A. Machiavelli. La vita, il pensiero, i testi esemplari. Milan: Edizione accademia, 1972. P. 33–37
222
Кстати говоря, уже после II Мировой войны Уинстон Черчилль, противник Мюнхенского сговора, так объяснил свое отношение к вроде бы всеми, в том числе и им самим осужденной политике умиротворения: «Сама по себе политика умиротворения может быть плохой или хорошей – все зависит от обстоятельств. Политика умиротворения, к которой правительство вынудили слабость и страх, и бесполезна, и разрушительна. Политика умиротворения, которую проводит сознающее свою силу правительство, великодушна и величественна. Возможно, в таком случае это наиболее безопасная политика, и, кто знает, может быть только таким путем можно достичь мира во всем мире» (Цит. по: Беларида Ф. Черчилль. М.: Молодая гвардия, 2003. С. 197–198).