Сохранились различные заголовки [трактата Аристотеля], поскольку одни называли [его книгой] о вещах, другие - о родах вещей; их сбила с толку одна и та же ошибка. Ведь, как мы уже сказали, в этом труде речь идет не о родах вещей, не о вещах, но о словах (sermo), обозначающих роды вещей. Об этом заявляет сам Аристотель, говоря: "Из того, что говорится без какой-либо связи, каждое обозначает или субстанцию или количество [и т.д.]" [21]. Если бы он производил деление вещей, то не говорил бы "обозначает"; ведь вещи обозначаются, но сами не обозначают [22]. Еще одним весомым доказательством того, что Аристотель рассуждал не о вещах, но о словах (sermo), обозначающих вещи, являются его следующие слова: "Каждое из названного само по себе не говорится в утверждение; утверждение получится при их связи друг с другом" [23]. Если же вещи соединятся, то они никоим образом не произведут утверждения, ибо утверждение пребывает в речи. Поэтому, если при соединении предикаментов производится утверждение (а утверждение пребывает только лишь в речи, и то, что соединяется для произведения утверждения, есть звуки, обозначающие вещи), то трактат о предикаментах повествует не о вещах, а о звуках; следовательно, неудачно называли [этот трактат книгой] о вещах или родах вещей. Иные отмечают, что [заглавие] этой книги должно читаться [как] "Антетопика", что весьма абсурдно. Почему же не лучше - "Антефизика", как будто для физики от этой книги меньшая польза? Почему не лучше озаглавить "Пред-об истолковании" или "Антеаналитика" в связи с тем, что "Первые аналитики" читаются раньше "Топики" и книга "Об истолковании" предлагается начинающим для изучения раньше "Первых аналитик"? Поэтому надлежит отринуть саму мысль о таком заглавии и сказать следующее: поскольку существуют первые десять родов вещей, было необходимо, чтобы существовали десять простых звуков, которые сказываются о подлежащих вещах, ибо все, что обозначает, сказывается о той вещи, которую обозначает. Следовательно, книга должна быть названа "О десяти предикаментах".
Но, быть может, кто-нибудь скажет: почему [Аристотель] говорит о самих [вещах], если собственно предметом обсуждения являются звуки, обозначающие вещи? На это следует ответить, что поскольку вещи всегда связаны со своим знаком, то что бы ни происходило в вещах, это же можно обнаружить и относительно имен вещей: поэтому справедливо, [что Аристотель], говоря об именах, признал [зависимость] своеобразия (proprietas) обозначающих звуков от того, что ими обозначается, то есть от вещей.
Возможно, будет задан и другой вопрос: почему, если [Аристотель] здесь разделяет речь на десять предикаментов, в книге "Об истолковании" он проводит деление лишь на две части, а именно, на имя (nomen) и глагол (verbum)? Но отличие состоит в том, что там [Аристотель] разделяет фигуры слов, здесь же трактует о знаках, так что он сам себе не противоречит. Ведь в книге "Об истолковании" он размышляет об имени и глаголе, о том, каковы слова согласно некоторой фигуре: что одни могут изменяться по падежам, другие же распределяются по временам. Здесь же говорится не о [различии слов] согласно этим фигурам, но о звуках - то, что они суть обозначающие. Поэтому нет никакого противоречия в проведении различного деления различных вещей и смыслов: в данном случае [Аристотель] не разделяет речь, но распределяет сами имена но некоторому количеству родов. Ведь десять родов вещей суть не сообразно речи, и он делит звуки на десять предикаментов, о которых повествует сообразно обозначению вещей. И по той же причине было необходимо также некоторым образом примешать разговор о вещах, ведь (как уже было сказано) особенности (proprietates) проявляются в словах (sermones) никоим иным образом, кроме как от вещей; однако предметом обсуждения являются не столько собственно вещи, но предикаменты, то есть сами звуки, обозначающие вещи, - то, что они суть обозначающие.