Коммод поморщился, затем махнул рукой — зови.
Гонец — солдат преторианской когорты, в полном боевом облачении, с фалерами* на чешуйчатом панцире, погромыхивая и позванивая металлом, вошел в предбанник, вскинул руку в приветствии.
— Аве, цезарь! Привет от Тиберия Клавдия Помпеяна, наместника и легата. Он приказал сообщить тебе, что легионы рвутся в бой. Они готовы выступить в поход.
— Я рад, — равнодушно ответил цезарь. — Что еще?
— Только что на наш берег переправились послы от квадов, буров и маркоманов. Они требуют немедленной встречи с тобой, цезарь.
— Требуют?! — воскликнул Коммод. — Как они осмелились!.. Ладно, продолжай, чего же они требуют?
— Мира, цезарь. Они хотят мира. Наместник просил передать, что, скорее всего, это хитрая уловка с целью оттянуть начало похода. Он умоляет цезаря проявить осторожность.
Коммод по привычке подергал пальцы (указательный на радость императору хрустнул), прикинул — может, в самом деле встретиться с посланцами варваров, иначе сюда, во дворец нагрянут муж старшей сестры Помпеян, Пертинакс, Сальвий Юлиан и прочие отцы — сенаторы, так называемый узкий круг назначенных отцом «друзей цезаря», в который входят два десятка человек. Все они начнут слезливо увещевать юношу «проявить благоразумие», «вспомнить о государстве, ведь salus reipublicae — suprema lex»* (сноска: Благо государства — высший закон), примутся взывать к завету отца «не откладывать на завтра то, что следует сделать сегодня». Ночь будет испорчена. Ни поесть, ни возлечь с Кокцеей не удастся. Он глянул на посыльного.
— Хорошо, ступай. Я встречусь с варварами.
Когда преторианец вышел, правитель перевел взгляд на отдыхавшего рядом Перенниса.
— Тигидий, сколько лет ты уже ходишь в префектах?
— Девятый пошел, господин, — с полупоклоном ответил тот.
— Не пора ли в легаты?
— Как будет угодно господину.
— Тогда прими послов и расспроси их подробно, что им надобно, после чего доложишь мне. В удобное время…
— Так точно, господин.
— Когда закончишь с варварами, присоединяйся к нам в триклинии. А ты неплохо владеешь луком, Переннис. Как насчет личного оружия?
— В меру способностей, господин.
— Ну — ну, не прибедняйся. Наверное, научился на востоке всяким ловким приемчикам? Наверное, в армии никто лучше тебя не владеет мечом?
Переннис пожал плечами. Император запросто, с некоторой даже игривостью, ткнул префекта кулаком в ребра.
— Ты скромен, Тигидий.
— В подобных вопросах лучше проявить скромность, чем нарваться на истинного мастера.
— Кого же ты считаешь настоящим мастером?
— Бебия Лонга Младшего, господин, легата III легиона.
— А еще?
— Легата Квинта Эмилия Лета.
— А еще?
— Сына главнокомандующего Валерия Юлиана.
— Хорошо, ступай.
Мысль о том, что он ступил на скользкую дорожку, недолго томила Перенниса. Он сразу отогнал от себя жуткие видения — разгневанного подобным дерзким нарушением субординации Пертинакса, недовольного Помпеяна. Придавил страх, который ожег его, как только вообразил изумленные, и, следовательно, завистливые взгляды старших и равных по чину сослуживцев. Пустое, твердо решил Переннис, грязные слухи всегда сопутствуют удаче. Фортуна распростерла ему объятия и отступить, тем более отказаться от навязываемых полномочий, преступно и глупо. Так называемые боевые товарищи пусть болтают что угодно.
Пока шел за необыкновенно низкорослым, кривоногим уродцем — рабом, беспокоился о другом — взлететь‑то он взлетел, надолго ли? Как бы после бани в карцер не угодить? Завтра в строй вступят могучие осадные орудия — тот же Пертинакс, Помпеян, Сальвий. Не отступится ли от него этот молокосос, одним распоряжением нарушивший — что там нарушивший, — сломавший весь привычный порядок подчинения, каким жила Северная армия и весь Рим в последние годы?
Прикинул так и этак.
Жили неплохо, сытно. Закон торжествовал, добродетель царила. Во всем чувствовалась забота прежнего цезаря о благоденствии подданных. Что уж говорить об армии, в которой младшие охотно повиновались старшим, и все, вслед за «философом», горели стремлением скорее добраться до Океана и водрузить на его заснеженных берегах легионных орлов. Одна беда — душно было ему, Переннису, в этом непорочном, чересчур обремененном исполнением долга Риме.
Тесно.
Теперь alia tempora — времена переменились. «Философа» нет, сынок решил вести дело по — своему — что ж, обычное дело для тех, кого боги награждают властью. Сильные в претории безусловно начнут завтра давить на молодого цезаря. Интересно, зачем Пертинакс и Помпеян прислали гонца, зачем настаивают на безотлагательной встрече? Каков их расчет? Может, надеются, что молодого принцепса оскорбит подобная дерзость со стороны варваров, он наговорит послам дерзостей, после чего последует приказ о выступлении? Может, тут и таится закавыка?