Чаек попьем на тумбочке…
Да вафлей похрустим…
Дурак ты,
а я дурочка, —
Так вместе погрустим!
Покуда нам забвения
Под кожу не ввели,
Покуда откровение —
Все запахи Земли,
Лицо сестры заплывшее,
Бегущей со шприцом,
И Время,
вдруг застывшее
Возлюбленным лицом.
«А там? — Корява, как коряга…»
А там? — Корява, как коряга,
А профиль — траурный гранит,
Над сундуком горбатой скрягой
Манита гневная сидит.
Манита, скольких ты манила!
По фпэтам, хазам, мастерским —
Была отверженная сила
В тех, кто тобою был любим.
А ты? Летела плоть халата.
Ветра грудей твоих текли.
Пила! Курила! А расплата —
Холсты длиною в пол-Земли.
На тех холстах ты бушевала
Ночною водкой синих глаз!
На тех холстах ты целовала
Лимон ладони — в первый раз…
На тех холстах ты умирала:
Разрежьте хлебный мой живот!
На тех холстах ты воскресала —
Волос гудящий самолет…
Художницей — худой доскою —
На тех холстах бесилась ты
Кухонной, газовой тоскою,
Горелой коркой немоты!
Миры лепила мастихином,
Ножом вонючим сельдяным!
И, словно в малярии — хину,
Ты — кольцевой, овечий дым
Глотала!
Гордая Манита!
Ты — страсть лакала из горла!
Ты — сумасшествию открыта
Ветра назад уже была.
Ты двери вышибала грудью,
Себя впечатывая в мир.
И ты в больницу вышла — в люди —
В халате, полном ярких дыр.
И грозовая папироса,
Откуда конопляный дым,
Плывет, гудит, чадит без спросу
Над тициановым седым
Пучком…
А в гости к ней в палату
Приходит — заполночь всегда —
Художник, маленький, патлатый,
Такой заросший, что — беда.
О чем, безумные, болтают?
О чем, счастливые, поют?
Как любят… Как тревожно знают,
Что за могилой узнают…
Манита и кудлатый Витя,
Два напроказивших мальца, —
Курите, милые, глядите
В костер бессонного лица!
Тебя, художник, мордовали
Не до колымских лагерей —
Твои собратья убивали
Веселых Божьих матерей.
Ты спирт ценил превыше жизни —
За утешение его.
Венеру мастихином счистил —
Под корень так косарь — жнитво.
Нагая, плотная, живая —
Все запахи, весь снежный свет —
Она лежала, оживая!
И вот ее навеки нет.
Зачем железному подряду
Ее трепещущая плоть
И скинутые прочь наряды,
И локоть, теплый, как ломоть?!
И, Витька, сумасшедший, Витя,
Ее счищая и скребя,
Орал, рыдая:
— Нате, жрите!
Вот так рисую я — себя.
И он, поджегши мастерскую
У белой боли на краю,
Запомнил всю ее — нагую —
Маниту — девочку свою.
«Это двое сильных…»
Это двое сильных.
Их сила друг в друге.
Они сидят на панцирной сетке,
сцепив пропахшие краской руки.
Они в два часа ночи
смеются и плачут,
Шлепают босиком на больничную кухню,
просят у пустоты чай горячий.
Они под утро — седые свечи —
Светят через молоко окна
далече, далече…
Вдохновимся ими.
Вдохнем безумные вьюги.
Мы живем в зимней стране.
Наша сила — друг в друге.
«Витя ко мне подошел…»
Витя ко мне подошел.
Стал на колени.
Уткнулся в мой подол.
— А ты знаешь… Еленка…
ведь Манита у нас — пророчица.
Гляди… за ней — световой шлейф
кровью волочится…
У нее руки горячие — страх!..
У нее опричный огонь в волосах.
Ты знаешь… тс-с… никому не говори… она —
Пророчеством о нас незримо больна…
Она знает о нас все…
Тихо… только не шуметь…
Манита знает все про жизнь и смерть.
Знаешь почему?.. только тихо…
она ведь — Кресть-ян-ка…