Как он ими махал, по законам какой механики, он и в городе не смог разобраться. Надпись под картинкой усугубляла таинственность: «Чем больше площадь, тем маши сильней». И Клюев, зная опыт и мудрость своего деревенского друга, решил показать ему это загадочное изображение.
Показал он его в лесу, в один из дней последней декады августа. Сидели оба на пне. Сергей курил. А про картинку, внимательно ее рассмотрев, сказал, что мужиков с крыльями не бывает – летают районные начальники и прочая сволочь. Но, подумав, прибавил, что жил у них один горбатый да полоумный, колхозный сторож Макар Ефимыч. Но и тот в позапрошлом году упал с колокольни. Вся деревня пришла поглядеть, как он будет падать. Как раз на 1-е мая. Этому сторожу снизу кричали: «Ефимыч! Ты не очень-то там!» А он отвечал: «Я-то не очень, а вот вы внизу чего-то очень!» Дня через три он, пролетев метров десять горизонтально, упал вниз вертикально, после чего его уволили из колхозных сторожей, мотивировав это тем, что разбившихся сторожей не бывает. Закопали Макара Ефимыча на дальнем сельском кладбище, поскольку на ближнем не было места и там закапывали только тех, кто от зари до зари надламывался на работе. В могилу воткнули палку с прибитой к ней доской. На доске написали: «Падающего подними». И Клюев, хоть и мало что понял, но опять со всем согласился. Он даже подумал, что людям, наверное, нужен хороший летающий Макар Ефимыч, а вертикально упавший им не нужен.
Как-то он хотел сходить поглядеть на могилу Макара Ефимыча, но дороги не нашел. К тому же на второй день пути пошел дождь, и он вернулся назад. И на другой день был дождь, а потом еще всю неделю. В деревне стало холодно и сыро. Наступившая непогода окончательно оправдала в глазах Клюева, что Сергей одевался в кепку и сапоги по призыву очень мудрых предков. По крайней мере, сам он часто промачивал ноги, перестал выходить в трусах на большую деревенскую дорогу и пасмурными ночами стал прислушиваться к ветру, о чем-то певшему в печной трубе.
В одно из последних чисел августа мама прислала в деревню запрос. Она предлагала Клюеву вернуться в город. Кроме этого, к конце лета выяснилось, что родственники в деревне оказались слишком дальние…
Всю ночь перед отъездом Клюев не спал. Он уложил в чемодан все, что у него осталось, потом стал есть яблоки и слушать, о чем продолжает петь ветер в ночной деревенской трубе. О чем же он пел? Слов нельзя было разобрать, а звуки можно. Казалось, что ветер поет оперу, и жаль, что нет нотной бумаги, чтобы ее записать.
Утром он пошел прощаться с Сергеем.
Тот стоял у церкви, без кепки. Сперва не хотел ничего говорить, мялся, смотрел в сторону. По лицу его было видно, что случилось что-то из ряда вон выходящее. И точно: ночью кто-то забрался в сарай и выкурил все книги, которые привез Клюев из города.
– Сволочи, зимы не дождались, – сказал Сергей и прибавил нечто высокое, длинное, превосходное, но очень печальное.
После этого в деревне стало решительно нечего делать. Дальние родственники посадили Клюева в поезд, и он поехал домой, с грустью глядя на открывавшиеся за окном вагона картины.
До города было три дня пути.
Опера
Может быть, эта опера вышла из его восторженных снов. А может быть, ее навеял тот длинный дождь, стучавший в окно их комнаты на пятом этаже. А еще может быть, что ни при чем тут ни восторженные сны, ни длинные осенние дожди, ни какие-либо другие явления природы. Видимо, мама однажды с работы пришла и, попив чая, сказала Клюеву: «Отчего бы тебе ни попробовать написать оперу? Ты бы у меня стал тогда единственным и знаменитым».
Словом, причины не все известны, но то, что Клюев много лет спустя стал хотя и не единственным, но знаменитым, известно.
А много лет назад он во время репетиций много и громко пел. Стоял в своей матросской бескозырке перед зеркалом шкафа и пел. А еще самоотверженно с кем-то сражался и топал ногами по полу. Шум создавал почти на всю квартиру, обескураживая этим жильцов. Видимо, по мелодичности и очевидности происхождения этот шум и в самом деле напоминал им настоящую оперу, когда на сцене бывает навалом всякого народа.
Репетиции продолжались два дня. На третий день в гости к Клюевым приехал их дальний родственник, иногородний пианист.
Он оказался курносым, огненно рыжим, с торжественными глазами и длинными ловкими пальцами. «Вот такими и бывают дальние родственники по материнской линии, – подумал Клюев. – Вот такие они все и есть». Но фамилия у этого человека была почему-то не Клюев. Она у него была то ли Петров, то ли Потемкин. По крайней мере, на его чемодане ясно прочитывались две наклейки: с одной стороны – «Петров», а с другой – «Потемкин».