Мама пьет чай мелкими глотками и так же мелко откусывает от бутерброда с сыром. За едой она рассуждает про свою «вечную головную боль». Клюев знает (или думает, что знает), что на самом деле голова у мамы не болит: она лишь говорит об этом. И мама это знает, но все равно говорит:
– Вокруг вторая половина столетия, а мы все там же. Мы порох изобретаем, мы бумагу придумываем, мы собак запускаем, и такая свалка в метро… Ты себе даже представить не можешь, какая свалка в метро!
Она ошибается. Клюев давно и хорошо представляет свалку в метро. Это, по его мнению, такое многолюдное жизненное явление. Плотное, как запертая дверь. Это похоже на то, что бывает в трамвае: все стоят лицом к лицу и дышат все вместе. А тот, кто со всеми вместе не дышат, тот в свалке не участвует: он пешком ходит. Как полностью свободный гражданин двадцатого века.
Наконец мама устает говорить про метро и свалку. Она медленно поднимается и ходит вокруг стола. Теперь после сладкого чая у нее настроение немного исправилось. Оно из плохого превратилось сначала в не очень плохое, а после в мечтательное. Теперь она рассуждает о том, что ей бы хотелось летать на работу по воздуху. Ну, не совсем летать, а чтобы за ней по утрам приезжал белый открытый автомобиль с колесами, а в колесах – блестящие спицы. За рулем – человек в легком «джазовом» костюме и парусиновых туфлях, если за окном весна, а если зима – то тогда в кожаной куртке с меховым воротником и в дубленой шапке. И он бы, этот настоящий водитель-мужчина, мчал бы ее на этом автомобиле через весь город, а вечером назад привозил и сдавал на руки Клюеву. С доставкой на пятый этаж.
Клюев был рад, что мама, наконец, размечталась и придумала шикарную езду на белом автомобиле. Он бы и сам на нем с удовольствием прокатился, а после поездки сказал:
– Спасибо, товарищ шофер, за такую поездку по городу. Спасибо, и вот вам немного денег.
А маме сказал:
– Все-таки неудобно ездить на таких автомобилях бесплатно. Вон у нас живут в квартире целых три шофера. Они говорят, что за бесплатно и близко к самосвалу не подойдут, а не то что к автомобилю со спицами.
Мама знает, кого он имеет в виду. Сделав брезгливую гримасу, она уходит за шкаф переодеваться, чтобы после ненадолго отойти их соседке, рыжеволосой и невероятно привлекательной тете Наташе, у которой есть серебряные ложки, большая радиола и абажур с бахромой.
…Мама так быстро уходит, что Клюев успевает заметить лишь швы прямые на капроновых чулках. Обсудить еще что-нибудь он не успевает. Включая и ХХ век, конец которого жильцы отменить не могли.
Итальянские сны
О трех шоферах он подумал, когда мама поделилась с ним своей «белой бензиновой мечтой с сияющими металлическими спицами».
Они, как и он, ни к какому лагерю не примыкали. Они тоже были сами по себе. Они на оперной сцене ничего не пели. Они работали на машинах разных по конструкции и своему служебному назначению. У одного из них фамилия была Крюканов, а у двух других – Орлов и Михайлов. Все трое курили папиросы: короткие и едкие. Папиросы назывались «Байкал». Все трое носили парадные голубые майки, и каждый имел выколотого фиолетового орла на груди. При каждом шаге орел взмахивал крыльями в глубоком вырезе майки.
В свой личный выходной они любили выпить коммунальной водки и закусить ее тем, чем бог посылает рабочему человеку по выходным дням.
Клюев давно разобрался, кто из них работает на самосвале и возит сыпучий гравий для стройки новых домов за темными холмами, а кто на самосвале не работает и гравий не возит. В строго назначенное время он подает автомобиль к подъезду высотного дома с горельефами и шпилями, а после на этом автомобиле везет Андрея Петровича, дядю ухоженного, солидного и для страны, должно быть, важного, необходимого и более чем полезного.