С запозданием, этот разрыв должно было произвести, по крайней мере, во время стачки углекопов, что было бы вполне понятно и миллиону углекопов и нескольким миллионам обманутых участников генеральной стачки. Наши предложения на этот счет отклонялись, однако, как несовместимые с интересами международного профдвижения. Последствия известны: они закреплены в Берлине. Утверждать сегодня, что в корне ошибочная линия, уже принесшая такую уйму вреда, должна быть поддержана и впредь, ввиду трудностей международного положения, значило бы по существу жертвовать международным положением СССР в целях сокрытия ошибок руководства. Вся новая теория Бухарина не имеет иного смысла.
20. Исправление ошибки и сейчас, с запозданием на год, даст только
плюс, а не минус. Конечно, Чемберлен скажет, что большевики не спо
собны ужиться даже с его тред-юнионистами. Но честный и сколько
нибудь сознательный английский рабочий скажет: "многотерпеливые
русские большевики, которые не рвали с Генсоветом даже во время
наших стачек, не смогли дольше вести с ними дружбу, когда он отказался бороться против разгрома китайской революции". Гнилые декорации Англо-Русского комитета будут отброшены. Рабочие увидят реальные факты, реальные отношения. Кто при этом потеряет? Империализм, который нуждается в гнилых декорациях. Выиграют - СССР и международный пролетариат.
21. Вернемся, однако, еще раз к новейшей теории Бухарина. В про
тивовес Томскому, Бухарин, как мы знаем, говорит, что берлинские
решения - не политика единого фронта, а изъятие из нее, вызванное
исключительными обстоятельствами.
Что же это за обстоятельства? Опасность войны, т. е. самый важный вопрос политики империализма и политики мирового пролетариата. Уже один этот факт должен заставить насторожиться каждого революционера. Выходит так: революционная политика годится для более или менее "нормальных" условий; когда же перед нами встает вопрос жизни и смерти, - приходится революционную политику подменять соглашательской.
Когда Каутский оправдывал падение Второго Интернационала в 1914 г., он придумал задним числом теорию о том, что Интернационал есть инструмент мира, а не войны. Другими словами, Каутский провозгласил, что борьба с буржуазным государством нормальна для мирного времени, но в "исключительных обстоятельствах" войны приходится делать изъятия и заключить блок с буржуазным правительством, продолжая "критиковать" его в печати.
Сейчас для международного пролетариата дело идет не только о борьбе с буржуазным государством, как в 1914 году, но и непосредственной защите рабочего государства. Однако, именно интересы этой защиты требуют от международного пролетариата в условиях военной опасности не смягчения, а обострения борьбы против буржуазного государства. Предотвратить или отсрочить опасность войны для пролетариата может только реальная опасность для буржуазии превращения этой войны в гражданскую. Другими словами, военная опасность требует не перехода с революционной политики на соглашательскую, а наоборот, более твердого, более решительного, более непримиримого проведения революционной политики. Война ставит все вопросы ребром. Она в гораздо меньшей степени, чем мирная обстановка, допускает виляний и полуслова. Если в мирное время блок с Перселями, предавшими генеральную стачку, был помехой, то в обстоятельствах военной опасности -это жернов на шее рабочего класса.
Допускать мысль, будто отход от большевизма к оппортунизму оправдывается обстоятельствами, от которых зависит жизнь и смерть рабочего государства, значит принципиально капитулировать перед оппортунизмом: ибо чего же стоит та революционная политика, от которой приходится отказываться в наиболее критических обстоятельствах?
22. Можно ли вообще один раз пользоваться профсоюзами в интере
сах международной классовой политики, а в другой раз - в каких-то
особых будто бы дипломатических целях? Можно ли завести такой порядок, чтобы одни и те же представители ВКП, Коминтерна, ВЦСПС в одном случае говорили про Генсовет, что это изменники и мошенники, а в другом -- что это единомышленники и друзья? Достаточно ли потом по секрету разъяснять, что первое надлежит понимать в революционно-классовом смысле, а второе -- в дипломатическом? Можно ли всерьез говорить о такой политике? Можно ли всерьез говорить о людях, предлагающих и защищающих такую политику?