Комитету Баранже сообщили, что среди беженцев, прибывших накануне и помещенных в битком набитый барак, которым ведали коммунисты, находится измученный, больной астмой старик, и, повидимому, это — ученый, профессор Мадридского университета. Устрик и Кормейль отправились вместе в префектуру, чтобы выхлопотать для него документы и разрешение направиться в Париж. Больше часа их очень вежливо отсылали из отдела в отдел, и они уже начали приходить в отчаяние, как вдруг оказалось, что одному из чиновников личной канцелярии префекта имя мадридского профессора знакомо, и он в две минуты все устроил. Чиновник был молод и весьма благовоспитан; говорили, что он состоит во «Французской социальной партии»[24], но человек он образованный — как-никак окончил Эколь де Шарт. — Что! Профессор В.? — воскликнул он. — Да ведь это автор книжицы об этимологии арабских собственных имен, встречающихся в «Песне о Роланде»!.. А наплевать мне на то, что скажет Висконти! В конце концов, он ведь не министр внутренних дел. Да он уже и смывается отсюда, сам мне только что сообщил. Едет в Антибы — скатертью дорожка! Говорят, в Антибах сейчас великолепно… Пусть погреется на солнышке, а уж мы как-нибудь без него обойдемся с нашей мерзкой погодой и нашими неприятностями! — Устрик простодушно заметил: — Вот если бы в префектуре было побольше таких людей, как господин Кордье! — Кормейль покачал головой. Он не очень был уверен, что увеличение числа любителей этимологии значительно облегчило бы задачу помощи республиканцам…
В бюро комитета Баранже, поместившемся в маленькой пыльной лавочке, в одном углу которой лежали кипы листовок и сваленное в беспорядке типографское оборудование, сидел, сгорбившись, профессор В., закутанный в выцветшее одеяло, и горько плакал, закрыв лицо иссохшими руками с узловатыми ревматическими пальцами. Дорóгой отстала его жена, и он знал, что никогда больше ее не увидит. У нее был порок сердца, она уже три года не выходила из дому, даже во время бомбардировок Мадрида. Он плакал и бормотал что-то старческим голосом. — Что он говорит? — спросил Кормейль. Устрик, пожав плечами, пропыхтел: — Ничего интересного, то же, что и все. Он социалист и проклинает Блюма[25].
В этом месте дорога вела через пограничную деревню, расположенную в лощине между двумя холмами. С французской стороны границы маленькие домики, окаймлявшие дорогу, почти все пустовали: большинство жителей уже давно отсюда бежало. Миновав пограничный пост — там проверили их документы, — Кормейль и Устрик прошли еще метров сто до того места, где железная цепь и военный кордон отмечали границу Франции. Дальше дорога поднималась в гору, к испанской деревне, отличавшейся от французской только тем, что в ней сейчас собралась встревоженная толпа беженцев и республиканских солдат, ожидавших разрешения вступить на землю Франции.
С помощью любителя этимологии Кормейль и Устрик получили от префектуры разрешение на переход границы и розыски деятелей испанской культуры, которым предоставлялось преимущество перед прочими беженцами. Уже иссякавший поток исхода неожиданно встретил у врат спасения непреодолимую преграду, поставленную лишь накануне. Военные, прибывавшие на автомобилях и мотоциклах, приносили вести о приближении Франко… Несчастные, измученные люди подходили к французскому кордону, умоляли пропустить их… Но большинство беженцев, теснившихся в домах, во дворах, на улицах, лежавших на грузовиках или расположившихся табором под открытым небом, точно застыло в безмолвии, полном достоинства и глубокого презрения. После хаоса, царившего в Перпиньяне, это молчаливое спокойствие испанцев казалось поразительным. У одетых в черное женщин, окруженных детьми, цеплявшимися за их юбки; у мужчин, сидевших на земле, поставив винтовку между колен, — у всех на лицах была написана мрачная решимость, и при взгляде на них невольно думалось, что они все еще чего-то ждут.
У испанского военного поста делегаты поговорили с офицерами, выслушали их рассказы об отступлении, о кровавых событиях последней недели, об эпизодах защиты Барселоны. Нет ли среди несчастных, ожидающих здесь решения своей судьбы, кого-нибудь из деятелей культуры — адвокатов, инженеров, преподавателей, врачей?
24
Фашистская организация полковника де ла Рока, известная до 1936 года под названием «Боевые кресты». —
25
Блюм, Леон (1872–1950) — французский политик, первый социалист и еврей во главе французского правительства (1936–1937). Осудил Октябрьскую революцию и диктатуру пролетариата, заявив о неприемлемости любой диктатуры. —