У всякого, взявшегося писать о коммунизме как религии, прежде всего возникает вопрос, что считать религией, Выражаясь более конкретно, можно спросить: необходимым ли образом религия связана с потусторонним существом, с Богом? Теми, кому эта связь представляется неразрывной и необходимой, коммунизм, исходящий из того, что потусторонний мир есть не более чем фикция, причем фикция разоблаченная, служащая интересам эксплуататоров, конечно же, религией признан не будет.
Но стоит посмотреть на религию по-другому, например как на систему окончательных мотиваций, наполняющих смыслом человеческую жизнь, как то, ради чего люди готовы приносить любые жертвы, — и тогда коммунизм окажется, пожалуй, наиболее оригинальной религией XX века. В него верили десятки миллионов людей; в опыте построения коммунизма разум наиболее явно обнажил свою травматическую изнанку. От имени коммунизма объявили врагами, заключили в тюрьмы и концлагеря, «ликвидировали» огромное число людей, объявленных «классовыми врагами», «бывшими людьми», «чуждыми элементами», контрреволюционерами. Многим лучшим умам цивилизованного мира коммунистический идеал (гипотетическое состояние общества будущего) казался чем-то настолько высоким, что оправдывал в их глазах истребление целых классов. Массовый террор представал перед ними в ореоле исторической необходимости. То, что в их собственных странах показалось бы немыслимым, натолкнулось бы на решительное сопротивление, случившись на родине мирового пролетариата, часто вызывало или шумное одобрение, или молчание, граничившее с сообщничеством. Именем коммунизма большие группы людей приносились в жертву в соответствии с «научными» критериями, а их смерть выдавалась за залог лучшего будущего человечества.
Утверждающие, что коммунизм отрицает трансцендентное, более того, основывается на его отрицании, упускают из виду одно существенное обстоятельство: преображенный мир, строящийся по законам, принципиально отличным от известных нам из истории, более радикально отличается от привычного, здравосмыслового мира, является более загадочным, чем потусторонние миры религий Книги.
Вера в историческую неизбежность выхода за пределы истории остается религиозной: передней бессильны фактичность, эмпирия, наблюдаемая реальность. Более того, в случае коммунизма сами акты веры начинают выдаваться ее носителями за результаты научного наблюдения. Ленин, Троцкий, Бухарин, Брехт, Арагон, Кестлер, Шоу и тысячи других, менее известных людей меньше всего считали себя верующими людьми. Революция была в их глазах торжеством разума, событием, сделавшим ненужной унаследованную религию. Парадокс с самого начала заключался, однако, в том, что предсказанное Марксом постоянно откладывалось, переносилось в неопределенное будущее, ради которого надо было приносить в настоящем все новые и новые жертвы. Историческая закономерность приобретала в результате черты религиозного упования. Коммунизм никогда не строили, никто не знал, что это такое. В распоряжении большевиков находились лишь несколько отрывков из «Коммунистического манифеста», «Капитала» и «Критики Готской программы», к тому же чрезвычайно многозначных, так что пространство импровизации, затягивающее революционеров, оказывалось воистину безмерным. Цель революции на каждом этапе настолько отличалась от достигнутого, что для опознания хоть каких-то признаков приближения к ней, нахождения на правильном пути коммунистам нужна была воистину нерассуждающая вера. Сначала непогрешимой была объявлена ленинская партия, а по мере укрепления власти Сталина таковой стала воля ее вождя. Ведущие большевики — Ленин, Троцкий, Бухарин, Сталин — не случайно сравнивали партию с религиозным (или военным) союзом, орденом, братством. (Об этом подробнее см.: 50, 18—19 etc.)
Пафос выхода за пределы истории в состояние, которое еще никому не удалось описать, неизбежно находит выражение в религиозных образах (иудеохристианских, античных, магических). Оказывается, что стихия коммунизма глубоко родственна религиозному опыту не вопреки, а именно благодаря радикальности атеистических притязаний. Атеизм, претендующий на научность, уподобляется религиозной экстатике, отказавшейся от опоры на потустороннее, но обретшей не менее прочное основание в трансцендентности имманентного. Современные религии отличаются от своих традиционных, теистических предшественниц тем, что остаются имманентными состоянию, которое стремятся максимально, до неузнаваемости преобразить. Святое оказывается для их сторонников внутренне присущим профанному миру, подлежащему преображению изнутри. В отличие от носителей подобной веры, прихожане традиционных, даже реформированных конфессий, как правило, все больше черпают свою веру в отдаленности от основных явлений современной жизни. На Западе вера в коммунистический эксперимент далеко не всегда сопровождалась членством в партии, но являлась, как в случае Беньямина, важным условием интеллектуальной работы, общения с носителями наиболее современных идей в гуманитаристике и искусстве (сюрреалистами, членами франкфуртского Института социальных исследований, Брехтом), также в разной мере затронутыми новой верой.