Горючим коммунистической веры в интеллектуальных кругах была обострившаяся в годы Первой мировой войны ненависть к капитализму. Октябрьская революция была отдушиной, дававшей проявиться инстинктивному неприятию единственного мира, который был известен «попутчикам» не понаслышке, частью которого они, проклиная себя, оставались. Потребность в вере была огромной; никакие стоны жертв эксперимента, никакие труды о ЧК и Красном терроре не могли переубедить тех, кто проецировал на революцию глубинное недовольство собственной жизнью, для кого путь к традиционному религиозному утешению был надежно перекрыт Просвещением. В 20-е и 30-е годы XX века Москва стала плоскостью проекции необычайной силы: что бы ни происходило в новой Мекке, все преображалось, превращалось в часть ее завораживающей силы. Даже критики новой власти (тот же Бертран Рассел) не сомневались в неминуемом и скором крахе капитализма. На Западе революционный культ был неотделим от непреодолимого желания революции, был его продолжением.
В период между двумя мировыми войнами СССР был местом утопии, местом того, что не имеет места. Этот парадоксальный статус признавали за ним тогда многие интеллектуалы, писатели, художники, ученые, политики. Среди них были искренне верующие, вступавшие в компартии, проводившие в жизнь линию Коминтерна, боровшиеся против империализма, фашизма и «социал-фашизма» (как коммунисты называли в то время социал-демократов), потерпевшие поражение и нашедшие прибежище на «избранной родине». Большинство из них Сталин «отблагодарил» расстрелами, лагерями и ссылками. Были и верующие другого рода, известные интеллектуалы, сочувствовавшие советскому эксперименту и публично его поддерживавшие. Их имена имели большое пропагандистское значение. К ним примыкала большая группа «попутчиков», которые, не состоя в партии, также совершали путешествие в «святую землю большевизма», чтобы поведать о свершениях новой власти. Спектр их суждений простирался от безоговорочной поддержки и прославления до сочувственной, хотя и сдержанной оценки увиденного.
В наше время перспективы светских религий не выглядят радужными; их вытесняет возрождение различных фундаментализмов. Создается впечатление, что мания улучшения мира на рациональных основаниях, владевшая умами интеллектуалов сто лет назад, перестала быть притягательной, утратила утопический потенциал. Мир за это время стал настолько ускользающим и несубстанциональным, что неясно, не только что в нем нуждается в улучшении, но и что есть улучшение такого мира. От очевидностей вековой давности мало что осталось. И ничто так не скомпрометировало коммунистическую идею, как опыт построения «реального социализма».
Но одно представляется несомненным: религии, которые способно породить глобализирующееся общество, скорее всего, будут еще более имманентными, еще менее совместимыми с идеей потустороннего существа
ВЕРИТЬ БЕЗ БОГА
В ПРОЛЕТАРСКОЙ МЕККЕ
Путешествия западных интеллектуалов в СССР в период между двумя мировыми войнами вызвали к жизни литературный и религиозно-профетический жанр, который Жак Деррида предложил (по образцу знаменитой книги Жида) называть «возвращениями из СССР». Этот жанр возник как реакция на событие Октябрьской революции, «знаменующее собой решающий момент в истории человечества» [8, 14]: «Ничего подобного не было до Октябрьской революции, и он (этот жанр. — М. Р.) прекратит свое существование в ближайшее время: он станет невозможным после окончания периода борьбы и надежд, предвидений и дискуссий, повод к которым дала Революция...» [8, 14—15].