Сравнение это, конечно, не случайно. Коммунистический верующий должен был отождествиться с волей партии, отдать себя в ее власть настолько, что любое изменение хода игры (партийной линии) казалось ему естественным и закономерным. При этом перед лицом враждебного мира он делал вид, что играет обычным молотком, что шары — деревянные, а воротца навсегда застыли на своем месте. Отличие королевского крокета Кэрролла от крокета по-большевистски в том, что в первом смерть имитируют, а во втором головы рубят по-настоящему. В отличие от литературного мира, в воображаемом мире социальной утопии смерть реальна; в этом отношении он тождественен здравосмысловому миру. Притягательность коммунизма состояла в том, что внутри него разум отрицал себя по своим же законам, ликвидировал себя не произвольно, а, так сказать, в акте собственного воплощения. Любой произвол успешно выдавался за проявление исторической необходимости, а переход от научного энтузиазма к религиозному опьянению, в отличие от фашизма, совершался незаметно для новообращенных. Более того, их вера была тем прочнее, чем меньше они считали себя религиозными людьми, чем упорнее они исповедовали атеизм. Атеизм не разрушает, а укрепляет этот вид веры. Она существует, лишь скрывая от себя собственную природу, лишь будучи искренне уверенной в несовместимости с (традиционной) религией, лишь объявляя ей войну. Пока такие люди, как Кестлер, Игнацио Силоне или Ричард Райт (Richard Wright), были коммунистами, они, естественно, не считали себя верующими, зато, разочаровавшись, неизменно описывали случившееся в религиозных терминах. Те же, кто, подобно Жиду, ждал от коммунизма осуществления христианского идеала, обычно не пересекали черту, отделяющую «попутчика» от члена партии.
В конце лета 1932 года 26-летний Кестлер получил задание написать книгу об СССР и с этой целью отправился в святую землю большевизма. Он ездил по стране с мандатом Союза писателей; в его честь устраивались банкеты, ему выплачивали щедрые авансы за переводы еще не написанной книги на языки народов Советского Союза (которые так никогда и не появились). Он не понимал, что все это значит, и только удивлялся завидному статусу писателя в Стране Советов. По тому, какой прием оказывали власти на местах молодому коммунисту, пишущему свою первую книгу, можно судить, во что Советскому Союзу обходились услуги его более именитых коллег.
Кестлер разочаровывался в коммунизме поэтапно. Он участвовал в войне в Испании и видел, как агенты Сталина расправлялись с представителями других левых партий. Потом в Харькове арестовали его близких друзей, физиков, и он подписал письмо в их защиту. Друзей отпустили, но с партийной точки зрения сомнение в непогрешимости НКВД — смертный грех. Затем в начале 1938 года он произнес в Париже речь, в которой отрицались непогрешимость любой партии, движения или личности и нетерпимость в отношении тех, кто другим путем идет к той же цели [37, 69]. Для некоммунистов в этих мыслях не было ничего необычного, но для товарищей по партии это было равносильно объявлению войны. После семи лет членства Кестлер покинул ряды КПП
Но и выход из партии не полностью подорвал его веру в страну победившего социализма, где нет частной собственности и чьи отклонения от верного курса, полагал он, со временем будут устранены. Окончательно отрезвил его пакт Молотова—Риббентропа: «Это был конец. С этого момента мне стало все равно, обзовут ли меня контрреволюционером новые союзники Гитлера» [37, 70]. Впрочем, он продолжал верить, что хозяйственная система социализма прогрессивней капиталистической, хотя уже не делал из этого постулата далеко идущих выводов о качественном улучшении человеческой природы. Из-под догмы стали появляться ростки гуманизма. Партия в крокет по-большевистски завершилась.
«В течение семи лет я служил коммунистической партии, ровно столько, сколько когда-то Иаков пас овец Лавана, чтобы получить в жены его дочь Рахиль. По окончании срока в темный шатер ввели невесту, и лишь на следующее утро он понял, что израсходовал страсть не на красавицу Рахиль, а на дурнушку Лию. Преодолел ли он потрясение от того, что спал с иллюзией? И повторится ли счастливый конец этой легенды? Библейский Иаков все же получил свою Рахиль ценой еще одного семилетнего служения; иллюзия превратилась в действительность. И эти семь лет показались ему благодаря любви единым днем» [37, 71].