С той поры, как в 1917 году большевики захватили власть в России, попытки создать общество, основанное на коммунистических принципах, десятки раз делались во всех частях мира. Москва щедро помогала им деньгами, оружием и направляющими советами. На деле все они провалились. В конце концов, коммунизм рухнул и в России, и сегодня он жив еще только в горстке стран — в Китае, Северной Корее, Вьетнаме, на Кубе, — но даже и здесь пребывает в процессе разложения: коммунисты удерживают власть, но ценой далеко идущих уступок капитализму. В свете этого безрадостного опыта разумно предположить наличие некого изъяна либо в исходных положениях коммунизма, либо в его программах, либо и в том, и в другом.
Приглядимся для начала к распаду Советского Союза, первого коммунистического государства, которое было главным мотором, приводившим в движение все коммунистические силы мира. Опубликованные после 1991 года исследования указывают на ряд причин этого драматического события: застой экономики, появившийся у советских граждан больший доступ к иностранным источникам информации, поражение в Афганистане, неспособность выдерживать свое участие в гонке вооружений и так далее. Диссидентское движение внутри страны, справиться с которым властям оказалось не по силам, а затем движение Солидарности в Польше подорвали дух советского руководства. Вызов коммунизму, смело брошенный президентом Рейганом усугубил замешательство советское правительства, которое уже уверовало, что после своей неудачи во Вьетнаме Соединенные Штаты потеряли вкус к холодной войне и готовы были погрузиться в изоляционизм. Не подлежит сомнению, что каждое из этих обстоятельств сыграло свою роль. Но они не смогли бы сокрушить могучую империю, будь она здоровым организмом. Они возымели действие потому, что организм был больной. Марксизм, теоретическая основа коммунизма, нес в себе семена саморазрушения, подобные тем, которые Маркс и Энгельс ошибочно усматривали в капитализме. Он опирался на порочную философию истории и нереалистичную психологическую доктрину.
Попросту ложно основополагающее представление марксизма, что частная собственность, которую он стремится уничтожить, есть преходящее историческое явление — некая интерлюдия между первобытным коммунизмом и его высшей фазой. Все имеющиеся свидетельства указывают, что земля, основной источник богатства в первобытные времена, если не оказывалась в единоличной власти монарха, всегда принадлежала племенам, семьям или отдельным людям. Домашний скот, как равным образом и торговля и вырастающий из нее капитал всегда и везде находились в частных руках. Откуда следует, что частная собственность это не преходящее явление, а постоянная составляющая общественной жизни и как таковая неустранима.
Не меньшими изъянами страдает и марксистское представление о безграничных возможностях переделывать человеческую природу и, соответственно, представление, будто принуждением и обучением можно создать существа, полностью очищенные от приобретательских устремлений и готовые раствориться в таком обществе, где, как того хотел Платон, «частное и личное совершенно изгнаны из жизни». Если бы даже коммунистические режимы преуспели в величайших усилиях, которые они прилагали, добиваясь этой цели, все равно закрепить достигнутое им бы не удалось. Как установлено дрессировщиками животных, научившись после усиленных тренировок исполнять некоторые трюки, их подопечные, будучи предоставлены самим себе, через какое-то время забывают, чему их учили, и возвращаются к своему естественному поведению. Более того, притом, что благоприобретенные черты по наследству не передаются, каждое очередное поколение приносило бы с собой в мир отнюдь не коммунистические устремления, и в их числе, конечно же, не самую малозначащую страсть — тягу к приобретательству. В конечном счете, коммунизм потерпел поражение ввиду своей неспособности изменить природу человека. Такого рода заключение вынес в 1920 году Муссолини, который, даже став фашистом, относился к коммунизму с некоторой симпатией:
Ленин это художник, работавший с людьми так, как другие художники работают с мрамором или металлом. Но люди тверже гранита и не такие ковкие, как металл. Никакого шедевра не получилось. Художника постигла неудача. Задача оказалась выше его сил[2].
Такие свойства реального мира вынудили коммунистические режимы обращаться к насилию как постоянному способу правления. Чтобы заставить людей отказаться оттого, что им принадлежит, и подчинить свои личные интересы государству, необходимо наделить руководящие институты общества безграничной властью. Именно это и имел в виду Ленин, когда говорил, что «диктатура пролетариата» это «ничем не ограниченная, никакими законами, абсолютно никакими правилами не стесненная, непосредственно на насилие опирающаяся власть».
Опыт показывает, что вообще-то существование такого режима возможно: он был навязан России и подвластным ей странам, Китаю, Кубе, Вьетнаму и Камбодже, как и ряду стран Африки и Латинской Америки. Но ценой были огромные человеческие страдания; повлекло это за собой и крушение самой цели, во имя которой устанавливались эти режимы, а именно равенства.
Защищая режим, основанный на принуждении, Ленин исходил из того, что он будет временным и диктаторское государство, выполнив свою задачу, отомрет. Он, однако, не принимал во внимание, что абстракция, именуемая «государством», состоит из людей, которыми, какова бы ни была их историческая миссия, движут и личные интересы. Хотя марксистская социология считает, что государство служит только классу собственников и своих особых интересов не имеет, в действительности его служащие быстро складываются в новый класс. «Партия-авангард», предназначенная открывать путь в новую эру, становится самодовлеющей ценностью и целью.
Государству— вернее сказать, коммунистической партии — не остается иного выбора, кроме как угождать этому новому классу, ибо от него зависит ее пребывание у власти. И в условиях коммунизма чиновничество разрастается стремительно и скачкообразно по той простой причине, что, поскольку все стороны национальной жизни, и экономика не в последнюю очередь, подчинены государству, для управления всем этим требуется многочисленная бюрократия. Эта бюрократия оказывается излюбленным козлом отпущения у всех коммунистических режимов, но ни один не может без нее обойтись. В Советском Союзе в короткие сроки после большевистского переворота режим начал предлагать беспримерные вознаграждения своим ведущим работникам, из которых со временем выросла номенклатура, наследственная привилегированная каста. Таким образом, была обозначена кончина идеала равенства. Стало быть, для введения равенства имущества необходимо узаконить неравенство прав. Противоречие между целями и средствами встроено в коммунизм и в жизнь каждой страны, где государство прибирает к рукам всю производительную собственность.
Надо признать, что время от времени делались попытки высвободить государство и общество из оков коммунистической бюрократии. Ленин и Сталин прибегали к чисткам, которые при Сталине выливались в массовые убийства. Мао затеял «культурную революцию» с целью разрушить позиции партийных бюрократов. Ни одна из этих попыток успеха не имела. В конце концов, номенклатура одерживала верх, потому что без нее никакое дело не делалось.
Провалом кончались и попытки ввести коммунизм демократическим путем. Как показывает опыт Чили при Альенде, при наличии относительно свободной печати, независимого суда и выборных органов законодательной власти покушение на частную собственность не может дать искомого результата, потому что оппозиция, беспощадно подавляемая при «диктатуре пролетариата», в этих условиях способна организовать сопротивление. С ростом ее рядов ей удалось относительно легко опрокинуть революционный режим. В Никарагуа, где в 1990 году коммунисты-сандинисты были достаточно уверены в собственной популярности, чтобы вынести решение своей судьбы на всеобщее голосование, народ отстранил их от власти.