Майкл (остановившись возле кресла Джеймса).
На ваш взгляд, я просто немолодой мужчина, которому жена не желает дать развода.
Джеймс. Это не было бы выходом из положения.
Майкл. Но я хочу жениться на Роз.
Джеймс. Вам лучше просто жить с ней. Это бы ее меньше обязывало.
Майкл. Как я ненавижу вашу логику!
Джеймс. Временами я ненавижу это безногое тело. Но разве моя ненависть в силах что–нибудь изменить? Ненавидеть факты — пустая трата времени.
Майкл. Я верю в иные факты.
Пауза.
Отец, среди нас, психологов, тоже бывают еретики. Я верую в анализ сновидений, но подчас я вижу такие простые, такие короткие сны, что в них как будто и нечего анализировать: какие–то очертания, краски, ощущение красоты — и все. Тогда я отказываюсь заглядывать глубже.
Джеймс. Вы это к чему?
Майкл. О, я могу проанализировать собственную любовь. Могу полностью изложить все ее основания. Тут и гордость, что меня полюбила девушка, и мысль о том, что жизнь мчится к концу, и ощущение последнего подъема перед старостью, и обаяние невинности, когда, уже перестав в нее верить, сталкиваешься с ней — это так же неожиданно, как встреча с единорогом в Гайд–парке. Да, отец, анализу можно подвергнуть все! Но иногда начинаешь думать: а стоит ли? Ну, предположим, я и назову это неврозом страха, а после этого на меня оглянется лицо — юное, сияющее, прелестное… Так зачем же мне объяснять свою любовь каким–нибудь мудреным образом?
Джеймс. Священника не приходится убеждать, что истина порой выглядит весьма неправдоподобно. Это мне открылось много лет назад, на исповедях. Но все равно — я предпочел бы, чтобы вы не существовали. Или по крайней мере были иным.
Майкл. Каким же?
Джеймс. Скажем, похожим на вашего деда. Быть может, он и наведывался в публичные дома, когда бывал за границей, но ой твердо знал, что любить можно только ту, с которой обвенчан. Ему и в голову не могло прийти бросить жену, — свет был так строг, — ну, не больше, чем вам могло бы прийти в голову совершить убийство. Быть может, вы и лучше его, но он приносил людям меньше горя.
Майкл. Я никому не намерен причинять горе.
Джеймс. У вас не очень богатое воображение. Как вы можете заниматься любовной интрижкой и никому не доставлять горя?
Майкл. Я не собираюсь заниматься «любовной интрижкой». С женой я порву спокойно, немного погодя, когда это не будет так мучительно.
Джеймс. Я ошибся. У вас избыток воображения, если вы думаете, что можно бросить женщину, не причиняя ей боли.
Майкл. Мы с ней… мы уже по существу давно перестали быть супругами.
Джеймс. Кем же вы были? Компаньонами?
Майкл. Я никому не хотел причинять боли. Я ничего не обдумывал заранее. Еще два месяца назад я просто не замечал Роз. Я приехал туда, когда у ее матери врачи диагносцировали грудную жабу. Ваша племянница знала, что может умереть в любую минуту, если сделает несколько лишних шагов или поднимет какую–нибудь тяжесть. Она хотела поговорить со мной о Роз. Я не был католиком, но мне она доверяла. Смерть ее мужа была в свое время тяжелой утратой для нас обоих… И вот в комнату вошла Роз. Я даже не потрудился взглянуть на нее, но когда она нагнулась, чтобы поцеловать мать, я почувствовал запах ее волос. Потом она вышла из комнаты. Она была похожа на ландшафт, который вы увидели из окна вагона… вам захотелось остановить поезд… сойти…
Джеймс. Ну, и…
Майкл. Я остановил поезд.
Джеймс. За это полагается штраф.
Майкл. А я согласен платить. Я один. Никто другой.
Джеймс. Скажите, моя сестра права? Когда вы собирались на похороны, вы уже решили…
Майкл. Да нет же!.. Я об этом не думал до последней минуты. Будь я на вашем месте, меня бы это, наверно, тоже шокировало. Но ведь речь идет обо мне самом и Роз, а шокировать самого себя, мне кажется, невозможно. «С похорон хватило блюд остывших и на свадьбу…». А свадьбы–то и не было. Ее и сейчас не может быть. Что же нам делать?
Джеймс. Вы — психолог. Обратитесь к мудрости Фрейда, Юнга, Адлера[5]. Быть может, они помогут вам? От меня вы можете получить только ответ священника.
Майкл. Я жду ответа священника. По крайней мере я буду знать, с чем мне нужно бороться.