Элен. Извиниться?
Джеймс (к Роз). Элен не имела права выслеживать тебя.
Элен. Она на нашем попечении. Она лгала нам.
Роз. Вы лгали мне.
Элен. Бывает ложь — и ложь.
Джеймс. Хватит. Прости мне, боже, но ты мне надоела, Элен. Выйди, пожалуйста.
Элен. Я предпочитаю остаться здесь.
Джеймс. Я твой брат, но, кроме того, еще и священник. Я попросил тебя уйти.
Элен (направилась к двери, но обернулась, бросая ему еще одно оскорбление). Церковь удачно избавилась от такого никчемного служителя, как ты, Джеймс. (Выходит и закрывает за собой дверь.)
Молчание.
Роз (с вызовом). Вы понимаете, что это означает?
Ответа нет.
Раз тетя Тереза здорова, я свободна. Я могу уйти с ним. Мы по–прежнему стремимся к этому.
Джеймс. По–прежнему?
Роз. Мы не наскучили друг другу, если вы это имеете в виду. (С вызовом.) Мы еще больше любим… Мы теперь как следует узнали друг друга.
Джеймс. Очень рад, что часы, проведенные в Ригел–Корте, принесли такую пользу.
Роз (дрогнувшим голосом). Не смейтесь надо мной. Пожалуйста, не смейтесь надо мной. Джеймс. Мне не до смеха.
Роз. Дядя, это вовсе не так уж замечательно. Это грустно, грустно. (Садится на пол возле его кресла.) Я устала. Я не знаю, что мне делать.
Джеймс. Ну, а как он?
Роз. Мы все можем перенести, когда мы вместе. В половине третьего — мы счастливы; мы еще счастливы и в три часа. Потом мы иногда ненадолго засыпаем. Еще не так плохо и в четыре. Но затем мы слышим, как часы отбивают четверть пятого, и нас начинает охватывать тоска… Ежедневно, в четверть пятого. Мы ведем себя ужасно благоразумно, когда время подходит к пяти. Там на камине стоят противные позолоченные французские часы. Я их когда–нибудь разобью, честное слово!.. Нехорошо, что я вам все это рассказываю?
Джеймс. Продолжай. Священнику редко удается услышать живую человеческую речь. Обычно нам все излагают мертвыми формулами.
Роз. «Со времени последней исповеди, три недели назад, я прелюбодействовала двадцать семь раз», — тетя Элен хочет, чтобы я отвечала именно так. Но не в этом же суть, отец! Ведь считается, что через вас мы общаемся с богом, а ему все известно — и насчет часов на камине. Я не хочу исповедоваться. Я хочу сказать: «Господи, даруй нам больше любви! Дай нам жить вместе! Не допусти, чтобы это был только Ригел–Корт, снова и снова Ригел–Корт…». Вы понимаете?
Джеймс. Только то, что в силах понять.
Роз. Что нам делать?
Джеймс. Дитя мое…
Роз (перебивая). Я не спрашиваю вас, как священника. Этот ответ я знаю. Но я не могу поверить тете Элен, что Ригел–Корт и расставания по три раза в неделю угоднее богу, чем другое.
Джеймс. Что другое?
Роз. Спокойствие. Семья. Дети. Без всякой церкви.
Джеймс. Ты не была бы счастлива.
Роз. О нет, была бы! Не заблуждайтесь, отец. Без причастия я проживу: это не заставит меня страдать. Но жить без него…
Джеймс. Люди преодолевают боль разлуки. Проходит время…
Роз. Да, но через что надо пройти! Видеть сны о том, что мы вместе, и просыпаться в одиночестве, и снова считать часы, оставшиеся до сна.
Джеймс (с грустным удивлением). Как ты повзрослела за эти три недели!
Роз. Неужели вы думаете, что я смогу по–настоя щему любить бога, если лишусь Майкла? Бога, который прежде, чем утешить, заставляет так страдать!
Джеймс. Ты слишком упрощаешь.
Роз. Да ведь сама ситуация очень проста! Ничего сложного, отец: обыкновенная любовная связь. Самая банальная вещь.
Джеймс. Беда в том, что ты мало доверяешь богу. Он бы тебе все облегчил, если бы ты слепо вручила себя ему.
Роз (лицо ее каменеет. Ее не удастся убедить). Да? Обычно он этого не делает, — стоит только взглянуть вокруг. По–видимому, ему нужны герои, а я не герой. Я трус. Мне не вынести слишком много горя. И таких, как я, очень много, отец. Ведь, изменяя богу, я не поступаю хуже, чем Петр[9], правда? Бог умер также и ради трусов.
Внизу звонят.
Джеймс. Бог превратил их в героев. Даже Петра.
Роз. Ах, отец, все мы знаем о праведниках господних! Но нам ничего не говорят о его отступниках. Счастливых отступниках. Тех, кто не очень–то о нем думает и тем не менее продолжает жить спокойно.